Пещера Рыжего монаха - [57]

— Не гневись, отрок, пожалей грешную душу — спрячь в своей келье, а то до своей не добраться.

Василид устремился было вперёд со словами:

— Не до того мне, брат Иван, отец Георгий помирает. Хочу один быть.

Но монах еще крепче вцепился в него.

— Выручи, не бросай одного, вместе помолимся за спасение души нашего владыки, — бормотал он. Рука его скользнула по груди мальчика, под рясой хрустнула бумага. Василид судорожно вырвался из объятий монаха и припустил бегом по галерее. Он вбежал в свою келью, плотно прикрыл дверь, прислушался. К счастью, пьяный отстал. Да и был ли он пьяным?

Василид упал на кровать и, переводя дух, лихорадочно соображал, куда спрятать конверт с письмом.

Келья его была малюсенькой: в ней умещались лишь кровать да столик с табуреткой. Еще в углу стоял аналой[53] с Библией на тканой абхазской скатерке, над ним киот[54] из пяти-шести икон. Взгляд Василида привычно остановился на лике Спасителя. Он встал на табуретку и засунул конверт за икону: уж кто, как не Христос, поможет ему в благом деле.

Однако беспокойство не оставляло мальчика. Он вспомнил, что в углу под кроватью одна из каменных плит пола расшаталась. Сдвинув кровать, он поднял плиту. О таком тайнике можно было только мечтать. Василид достал конверт из-за иконы и положил под плиту. Щели между плитами тщательно засыпал мусором. Вслед за тем он вдруг почувствовал ужасную слабость.

За окном стемнело. Василид лег и отдался горестным мыслям. Только сейчас он понял, как тихо и безмятежно протекала его жизнь в обители. Особенно благополучными были два последних года, когда его пригрел вниманием игумен и взял к себе в келейники. Из-за своей привязанности к мальчику отец Георгий прощал ему мелкие слабости, погрешности в учебе и послушании. Его не обременяли тяжелой работой; монастырские трапезы были вкусны и обильны. Даже сейчас, когда кругом было так голодно, братия не испытывала нужды в еде.

А что ждет его теперь? Казначей не оставит его в покое. Куда деваться, если жизнь в обители станет невыносимой? Одно утешение — рисование, но ведь его занятие перестанет быть тайной, и тогда не миновать беды. Василид вспомнил Федю и Аджина, и у него потеплело на душе. Хорошие друзья. Но и они не в силах изменить что-нибудь в его судьбе. Со смертью отца Георгия он останется один-одинешенек на всем белом свете.

Мало кто спал этой ночью в обители. Часть братии была занята на келейном правиле[55]; в два часа ночи редкие удары колокола призвали другую часть иноков на всенощную. Многие скорбели в преддверии печального события, но были и такие, что радовались и строили новые планы.

Глубокой ночью Василид забылся, наконец, в беспокойном сне. Пробуждение было горестным. Редкие удары большого монастырского колокола, одинокие и протяжные, возвестили о том, что душа настоятеля отошла в иной мир.

Вся братия уже поднялась на ноги, и вскоре огромная монастырская площадь заполнилась скорбной черной толпой.

Печальное событие скоро облетело епархию, и в тот же день для прощания с усопшим в обитель начало съезжаться высшее духовенство. В четырех монастырских церквах и храме начались поминальные службы, в кельях — моления.

Тело усопшего положили на стол, покрытый черным бархатом, в приемной настоятельских покоев. К, тому времени, когда Василид пришел туда, возле тела собрались все члены духовного совета и приезжее духовенство. Ждали прибытия архиерея.

Василид проник в приемную с трудом: дежуривший в келейной монах пропустил его лишь после долгих уговоров и слез. Как скоро мальчик почувствовал перемену в своем положении!

Отец Георгий лежал со сложенными на груди руками, в изголовье горели свечи; от их колеблющегося света по лицу умершего двигались тени. Василид сдерживал рыдания, и слезы беззвучно катились по его лицу. Евлогий, склонившись к приезжему священнику, фарисействовал так, чтобы слышали все:

— Лишились мы своего владыки, доброго пастыря, положившего душу свою за овцы своя. Как-то переживем мы это горе, каково-то пастве без него будет. Упокой душу его, господи!

Теперь, когда опальный владыка не был опасен, ему устроили торжественные похороны. Они состоялись на следующий день. Тело отца Георгия положили в гроб и перенесли в собор. Здесь были отслужены обедня и панихида. В соборе ярко раззолоченный иконостас переливался в свете паникадил и сотен свечей; снаружи доносилось неустанное гудение колоколов, внутри воздух дрожал от раскатов монастырского хора. Василид едва выстоял службы: от всех переживаний и духоты болела голова.

После погребения он еще долго с безутешным видом стоял у часовни. Теперь он остался один.

К Василиду подошел брат Платон и, взяв за руку, почти силой увел от часовни.

— Крепись, сыне, — говорил он. — Настал для владыки час, которого никто не минует. С мертвыми не умирают, говорят. Утешься, о себе подумай.

Расставшись с добрым монахом, Василид отправился к тайнику, чтобы там погоревать в одиночестве. Однако стоило ему оглянуться, как за спиной он опять увидел брата Агавву. Господи, в такой день его не оставляют в покое!

Лишний раз рисковать не стоило. Поэтому Василид погулял по парку и пошел в келью.