Пещера Рыжего монаха - [100]

— Да, от такой вещицы и я бы не отказался, — угадав его мысли, сказал Федя.

В последнем мешке лежали книги. Они были все церковного содержания и не представляли бы интереса, если бы не были одеты в дорогие переплеты, снабженные золотыми и серебряными застежками. Мальчики уложили их обратно.

Итак, все было осмотрено.

— Если бы сюда еще мешок с едой… — подвел итог Федя.

— Потерпим. Давай выберем себе оружие и сядем у входа охранять сокровища.

Аджин взял себе полюбившийся кинжал, Федя выбрал кривую турецкую саблю. Оба вышли на площадку перед пещерой, щуря глаза от солнца, — оно уже перевалило за полдень. Друзья сдвинули камни поудобнее, и уселись по сторонам от входа. Кругом не было ни души, только мулы паслись внизу на лужайке.

— Давай выстрелим, — предложил Аджин.

— Не надо, а то отец услышит, что-нибудь недоброе подумает. У него сейчас важный разговор.

— Хорошо, если бы на нас напали, — мечтательно сказал Аджин.

— Пусть только сунутся!

Но Феде было и так неплохо. Хорошо было сидеть под теплым солнышком, вдыхая смолистый воздух, не думая ни о чем. В глубоком синем небе плыли облака; горы, такие близкие утром, подернулись дымкой и отступили.

Да, все, все было хорошо. На мальчиков снизошел безмятежный покой. Федя не почувствовал, как задремал. Аджин не мешал ему.

Разбудил он его через час:

— Просыпайся! Отец едет.

Федя открыл и протер глаза. Над краем противоположного склона показался всадник. Вот он остановился, сошел с мула и начал спускаться по склону.

Солнце било Ивану Егоровичу в глаза. Но вот он вышел за границу света и остановился прямо напротив пещеры. Даже отсюда чувствовалось, как он взглядом ищет мальчиков. И по тому, как он замер, поняли, что он увидел и их и пещеру. Тогда друзья вскочили и с воплями исполнили импровизированный дикий танец.

Глава XXVI, и последняя, рассказывающая о том, как в один день увеличилось население города

По горной дороге в сторону побережья шел человек в длинном балахоне. Другой его отличительной приметой была ярко-рыжая борода, клином свисавшая до пояса; она горела, словно впитала в себя нестерпимый блеск утреннего солнца.

Конечно, это был Иона, больше известный в этих краях под именем Рыжего монаха, — человек, правда о котором соткалась с вымыслом, а упоминание вызывало у одних суеверный страх и неприязнь, у других — недоверие и усмешку.

Он шел легкой, ровной походкой привычного к горам человека, не опираясь на длинную алабашу, а только переставляя ее.

Над горами сияло чудное солнечное утро. В чистом воздухе чеканными были грани снежных вершин, и облака розовели в голубом небе. В этом благословенном краю март — настоящий разгар весны. Горы уже одеты зеленью, всюду цветут благовонные азалии и каприфоль, по сторонам дороги красуются пышные рододендроны.

Это буйство света и красок находилось, однако, в полном разладе с тем, что творилось в душе Ионы. Он не испытывал чистого молитвенного настроения, которое сопутствовало ему прежде в эти часы. Дни вообще стали длинны и мучительны, а ночи беспокойны и тревожны. Тоскливое чувство одиночества все чаще охватывало Иону после того, как он расстался с гостем — восторженным мальчишкой, а свидание с его умным и деликатным отцом еще больше поколебало столь блаженное некогда спокойствие. Может, и правда что-нибудь изменилось в этом мире, населенном, как ему казалось, лишь алчными, порочными существами? Может, и прав Иван Егорович, когда утверждал, что можно служить и богу и людям, занимаясь тем делом, к которому лежит душа?

Иона даже похудел от осаждавших его мыслей.

Вчерашней ночью он почти не сомкнул глаз, а утром, вдруг решившись, прибрал свое жилище, привалил камнем дверь снаружи и пустился в неизведанный и вместе с тем знакомый путь.

И вот разомкнулась теснина гор, и море раскинуло перед ним свои просторы. А еще через несколько минут внизу, на прибрежной полосе, показался город.

От прихлынувшего волнения Иона почувствовал слабость в ногах и вынужден был присесть на обочину. Он сидел, вглядывался в знакомые очертания города, и что-то в его облике показалось ему необычным. Вскоре он понял: улицы были безлюдны, не видно было людей и на петлявшей по склону горы дороге к обители. И главное, пустовала базарная площадь. А между тем со стороны порта доносились звуки оркестра.

«Наверно, — подумал он, — все жители города на набережной». Иона прислушивался, медлил. Он вспомнил о дурной славе, преследовавшей его, представил себя в серой хламиде среди уличной толпы. Но переодеться ему было не во что, да он еще и сам не знал, захочет ли сменить рясу на мирскую одежду.

Разве не волен он вначале посмотреть, что может предложить ему этот ставший незнакомым мир?

Иона окинул последним взглядом горы, глубоко вздохнул и решительно начал спускаться в город.

…Федя проснулся позднее обычного. Он полежал немного, испытывая приятную отрешенность от всех забот. В доме стояла тишина. Как видно, уже все ушли.

Федя встал, привел себя в порядок, надел праздничную красную рубашку, начистил сапоги.

Радостное нетерпение охватило его. Наступающий день обещал городу событие, которое должно было войти в летопись его истории. Да и само утро было чудесным.