Пещера отражений - [4]

— Так вы и есть Всеволод? — спросила новая соседка, садясь за стол. Серые глаза смотрели сквозь очки высокомерно.

— А что? — спросил Сева, к удивлению своему, с опаской.

— Приятно познакомиться! Не возражаете против моего вторжения?

— Какое это имеет значение! Я здесь не хозяин.

— Постараемся подружиться, — сказала Вера, словно доктор, уверенно назначающий лечение.

Вечером, вернувшись из амбулатории, молодая медичка принялась делиться восторгами. Подгорье ее обворожило.

— Первозданность! — заговорила она возвышенным тоном, раздражающим Авдотьева до крайности. — Чарующие пейзажи, целебный воздух! Люди простодушные и доброжелательные. Прекрасно!

— Извините, — прервал Всеволод, до поры смиряя вскипающую злость. Не позволите ли мне примерить ваши очки?

— Зачем?

— Мне кажется, это те самые розовые очки, которых мне тут столь недостает.

— Вы обижены судьбой? — деловито спросила Вера.

— Разочарованный странник, — произнес Авдотьев затасканную остроту, начиная смягчаться, а точнее — отождествлять девическую восторженность с глупостью и считать ее простительной.

Беседовали они на террасе, выходившей в зеленый, довольно запущенный дворик, с дровяным сараем в дальнем углу, закутками для козы, кур и гусей, уже запертыми на ночь. Направо от ступенек, на которых сидели Всеволод и Вера, тянулся узкий дощатый тротуарчик к уличной калитке, налево дорожка уводила в сад и огород.

Над Подгорьем опускался синий, теплый, ясный вечер. В небе медленно меркла дневная голубизна, уже заискрились кое-где крапинки ранних звезд. Клубились сумеречные кущи садов. Светящиеся в избах окошки напоминали тлеющие угольки. Темный лес по краям села казался воинственным полчищем ночи, готовым идти на приступ. Только на вершине горы еще лежал закатный луч, окрашивая ее багровым, тревожным светом.

— А гора! — как бы с укором воскликнула Вера, глядя туда же, куда и Авдотьев. — Ведь это нечто уникальное! Будь я историком…

— Будьте тем, кто вы есть, Вера, — предостерегающим голосом произнес он.

— Дело даже не в том, что она напоминает египетские пирамиды и разрушенные временем зиккураты Вавилона, — не унималась Седмицина. — Но пациенты говорили о пещере, которую ищут, ищут и никак не могут найти.

— Наслышан! — дал волю накипевшей злости Всеволод Антонович. — Более того, сам принимал участие в экспедиции, вызванной сюда такими вот любителями бабушкиных сказок, — он говорил смело, ведь ни один человек в селе знать не знал и догадаться не мог, что ученые тратили тут время попусту по его милости. — Пещера существует лишь в больном воображении людей, одуревших от здешней скуки! — добавил Авдотьев яростно, думая в тот миг о балагуре Веденее, сбившем его с понталыку. Настасью Гавриловну он великодушно избавил от обвинений, а хитреца-подстрекателя простить не мог.

— Правильно! — вдруг грянули прямо над головой слова того, кого он только что помянул в уме. — Плод воображения — и больше ничего! Какая еще пещера! Сознание у них — глухая пещера! Прав учитель, тысячу раз прав.

Над Авдотьевым и Верой нависла тень деда Веденея. Распоясанный и босой, он вырос возле крыльца словно из-под земли. Сева не узнал его голоса, обычно смешливого, дребезжащего, а ныне звучного, грозного, эхом улетавшего в сад.

Собеседники оторопело смотрели на сердитого старика.

— Веденей Иванович! — первой опомнилась Вера. — Откуда вы взялись?

Сева впервые услышал отчество лесничего, удивился тому, что Седмицина с ним уже знакома, но более всего поразило его непостижимое преображение деда Веденея. У него окреп, помолодел голос, в самой речи появилась приподнятость и какая-то благородная страсть. Глаза утратили блаженно-невинное выражение, посуровели.

— Решил навестить милых мне людей, — чуть сентиментально, но с достоинством ответил Вере босоногий старик. — Необычайно теплая ночь сегодня, ласковая, мечтательная ночь… В моем лесном логове иногда, представьте, так устаешь от одиночества.

«И лексикон!» — обомлел Всеволод Антонович.

А Вера, уже оправясь от мимолетного замешательства, произнесла с профессиональной строгостью медработника:

— Веденей Иванович, не следует ходить в темноте по лесу босиком. Вы можете поранить ноги, наступить на змею.

Гость отозвался на это замысловатой, лишенной разумного содержания фразой:

— Что на асфальте городов, что на лесной тропе, я равно неуязвим, любезный доктор, хотя опасности подстерегают нас всюду.

Недоумение, невнятные болезненные подозрения совсем одолели Севу и стали ощущаться как отчаянный и безотчетный детский страх, но тут уж он крутым усилием воли пресек это постыдное чувство. И сразу понял, что ничего особенного в поведении деда, в общем-то, нет. Шутовства в нем и прежде было хоть отбавляй.

Воспользовавшись тем, что Вера ушла помогать Настасье Гавриловне готовить ужин, Авдотьев с хохотком обратился к леснику:

— А ты артист, Веденей Иванович! То простачком прикидывался, дитем природы, а то вдруг принялся изображать камергера двора его императорского величества.

— Разве я похож на камергера? — растерялся дед Веденей, в удивлении растягивая подол своей посконной рубахи и осматривая его.