Песенный мастер - [24]

Искатель был заинтригован.

— Зачем такая изоляция?

— Я готовлю Певчую Птицу для Майкела, — ответила ему Эссте.

После этого она поднялась с места, подошла к двери и открыла ее. Анссет вошел в комнату, волоча за собой сверток с постелью. На искателя он глянул без малейшего интереса. Взрослый мужчина тоже поглядел на мальчика, хотя и не так бесстрастно. Два года поисков прошлого Анссета делали мальчика в глазах искателя кем-то чрезвычайно важным. Но, разглядывая его, и увидав пустоту в глазах, он быстро опустил глаза и коротко пропел свое сочувствие для Эссте. Она запретила ему разговаривать, но кое-какие вещи делать следовало. Он не мог уйти просто так.

А потом искатель вышел. Засов вошел в пазы с обратной стороны двери. Анссет и Эссте остались одни.

Мальчик довольно долго стоял перед наставницей и ждал. Но Эссте ничего ему не сказала. Она просто глядела на него, лицо у нее точно так же ничего не выражало, хотя, в связи с возрастом, какое-то выражение было на нем впечатано, посему женщина никак не могла выглядеть столь бесстрастной, как Анссет. Ожидание показалось Эссте бесконечным. Терпение мальчишки оказалось гораздо большим, чем у многих взрослых. Только и оно, возможно, не бесконечно. Все еще не говоря ни слова, Анссет подошел к каменной лавке возле закрытого жалюзи окна и присел на нее.

Первая победа.

Теперь уже Эссте могла идти к столу и заняться делом. все документы поступали через компьютер; сама же она сделала для себя кое-какие наметки; какие-то важные заметки она вводила в компьютер. Пока она работала, Анссет сидел тихо на лавке до тех пор, пока не устал и не замерз. После этого он поднялся и походил туда-сюда. Он даже не стал испытывать дверь или жалюзи. Все было так, как будто он воспринял происходящее как некое испытание, попытку померяться силой между его Самообладанием и наставницы. Двери и окна не могли быть выходом в этом испытании. Единственным выходом могла стать только лишь победа.

За окнами становилось все темнее, свет в щелях ставней совсем погас. Свет горел только лишь над поверхностью стола, почти никто еще не видел, чтобы этим столом пользовались — иллюзия примитивности была настроена для людей случайных, только лишь обслуживающий персонал и Песенные Мастера знали, что Высокий Зал на самом деле не был пустым и простым, как могло показаться. Правда, главная задача создания подобной иллюзии была не в этом. Песенный Мастер Высокого Зала в обязательном порядке был из тех, кто вырос в холодных каменных залах и Общих Комнатах, в Яслях и Капеллах Певческого Дома. Неожиданный комфорт не был бы каким-то удобством, наоборот — он вел бы к безумию. Вот почему Высокий Зал выглядел столь пустым, за исключением тех случаев, когда необходимость требовала использования кое-какого современного оборудования.

Когда Эссте, в конце концов, закрыла ящики стола и разложила свою постель на полу, Анссет присел в полутьме в углу высокого Зала. Движения наставницы как бы позволяли двигаться и ему самому. Он расстелил свою собственную постель в дальнем углу, закутался в одеяло и заснул раньше, чем Эссте.

Второй день прошел в полнейшей тишине, точно так же и третий. Большую часть этого времени Эссте работала за компьютером, Анссет же ходил, стоял или сидел, как ему хотелось, но его Самообладание не позволило ему издать хотя бы звук. Они молча ели полученную через автомат еду, молча ходили в расположенный в углу помещения туалет, где их испражнения собирались как бесценный продукт и поглощались стенами и полом.

Эссте обнаружила, что это трудное дело: все время думать о работе. В течение всей своей жизни она еще не оставалась столь долго без музыки, никогда она еще столь долго не обходилась без пения. И в последние несколько лет каждый день она слыхала голос Анссета. Это становилось невыносимым, и она это понимала — ведь даже когда ею же был наложен запрет на выступления мальчика перед другими обитателями Певческого Дома, его голос всегда звучал у него в Яслях, опять же, неоднократно они часами беседовали. Правда, именно воспоминания об этих беседах и заставили принять ее нынешнее решение. Необычайно развитый для своих лет интеллект Анссета, полнейшее восприятие того, что таится в людских умах, но в мальчишке не было ни единого проявления собственного сердца. И к этому сердцу нужно было пробиться, сказала Эссте сама себе. И я обязана быть достаточно сильной, чтобы нуждаться в мальчике меньше, чем он нуждается во мне, и все для того, чтобы спасти его, без слов кричала она себе.

Спасти его?

Всего лишь отослать его в столицу всей человеческой расы, к правителю всего человечества. Если он не найдет при этом способа перекрывать глубинные источники в самом себе, Анссет никогда не сможет выйти из такого состояния. Там, далеко, его исключительная замкнутость будет оценена и принята как должное. Там его карьера будет сделана, но, когда ему исполнится пятнадцать лет, и он возвратится сюда, в Певческий Дом, от него не будет никакой пользы. Он никогда не сможет учить — только петь. И он будет Слепым. А это его убьет.

И это же убьет и меня.

Потому-то Эссте продолжала молчать все эти три дня, а в четвертую ночь она проснулась, услышав голос Анссета. Сам он спал. Но голос из него исходил. В своем сне он пел, эти песни были бессмысленными, совершенно случайными напевчиками, такие песенки запоминают новички и Скрипучки. Зато во сне его Самообладание, хоть немного, но было сломано.