Пьеса для трех голосов и сводни. Искусство и ложь - [46]

Отмени меня; ты отменяешь. Отзови меня все дальше и дальше сквозь пустоши времени, тут, там, нигде, несущую белые розы, не красные. Не мертвого поэта, а живую любовь, и если слова, что я несу, стали прахом, я возрожу их в твоих устах.

Поищи там, откуда начала. Высота в разреженном воздухе. Масса твоя все быстрее сквозь невесомые листья. Тело твое кувыркается, а сетки внизу нет. Дай мне отереть твои кровоподтеки манипулой. Ты – святыня; телесма. Держись за мою руку, твое сердце еще бьется, нет, не ровно ровно сбой, а пульсом в моей ладони. Возьми мою руку, читай по ней сегодня, а на остальное нет обетов.

В мерзлой ночи, запутавшись в звездах, потерявшись в исчезающем свете, я взяла записку из твоей руки, а взамен оставила свой листок бумаги. Я написала на нем «ПОБЕДА» и подписалась – «Нельсон». А потом сбежала от армады врачей и полиции, семейных щупов и ночных зевак.

– Кто она? – спрашивали эти люди, глядя мне вслед. А я растворялась в синих улицах.

Это было давным-давно. У нее была дочь по имени Клеида. Она была самым знаменитым поэтом античности. Ее труды составили девять томов. Больше о ней почти ничего не известно.

Современные ученые смеялись над ней – она сравнила луну с розой. Со времен Возрождения розы красны, но ей-то что?

Она несла белые розы, не красные. Бутон, цвет, расцвет. Расцветшие розы у ног ее, влажные и нежные, падшие розы и возносящаяся луна. Коснись меня; ты касаешься. Твои руки белы, твои губы бледны. Бледны цветы, покрывшие тебя на вечерних похоронных дрогах. Ускользни же, пока луна полна; полнее твои губы в истощающемся дне.

Люби меня; ты любишь. Твое верное сердце в золотой груди. Ты носишь мою кирасу; тебе не нужны ни копье и ни щит. Свет, что делает тебя мишенью, ясен. Сбитая светом, ты изверглась пламенем.

Скорее по синим улицам, на углу трое мужчин, их лица прячутся в воротниках над жаровней с красными углями. Снег начал валить белыми полотнищами. Белыми простынями, чтоб окутать нас в эту горькую ночь. В углях мое будущее не прочесть. Я вижу лишь прошлое, по самую рукоять этой ночи, а по клинку бежит мое имя. Живые угли поют. Молодой человек подстраивает банджо под свой живот; открывай рот, живые угли поют.

Ритм слов передается от жизни к жизни. Из уст в уста на языке, не закодированном Временем. Но слова – не его, произнеси их. Любовь не его, произнеси меня. Любовь, записанная на Времени. Любовь, отчеканенная сквозь время на клейме слова. Сапфо, 600 год до Рождества. Город, 2000 год после Смерти.

Пикассо

Она смотрела на нее: глаза как кремень, ослепительные волосы, голос, в котором слышался хруст гальки. Когда она говорила, Пикассо чудилось море, вгрызающееся в берег.

Сколько времени они провели в этом поезде? Дни? Часы? Месяцы? Недели? Годы? Всегда? Или никогда? Поезд умер. Ни проводника, ни объявлений, ни судорожных рывков локомотива. В мертвом поезде их раскаляло солнце. Величественное солнце сквозь толстую линзу стекла. Сухопарый беспокойный сосед потерял сознание. Пикассо тщетно стучала в автоматическую дверь. Вне всяких сомнений, поезд покинуть они не могли из соображений безопасности. В современном мире безопасности столько, что она стала главным источником опасности.

Ее мать очень тревожилась о безопасности. Она говорила:

– Садись поближе к брату. Он о тебе позаботится.

– Я люблю тебя, – сказал ей брат, когда ему было тринадцать, а ей девять. – Я люблю тебя.

Других друзей у нее не было. Мать знала, что внешний мир безнравствен. У нее не было других друзей. Они с братом играли в морской бой в собственном безопасном доме. Он был торпедой. Она была целью.

– Что вы там делаете? – спрашивала мать из-за двери.

– Играем в Торпеды и Цели, – отвечал мой брат, зажимая ладонью мне рот, а член свой держа у меня между ног.

Я люблю тебя. Волшебная пуля, которая одним выстрелом убивает жертву и освобождает убийцу.

Я люблю тебя. На этой ниточке висит вселенная.

«Я люблю тебя». Я больше не хотела слышать эти слова никогда. Не хотела слышать эти затасканные слова – когда они тупятся, их точат о лежачий камень лжи. Когда они пронзают кожу? Когда правдивы или когда лживы?

Я люблю тебя. Орудие убийства семейной жизни.

Не моя ли мать подстерегает меня на кухне? Терпеливо ждет, пока я потеряю бдительность. Весь день она изводила меня четками лжи, перебирая бусины одну за другой, бормотала молитвы за мою погибель, еще немного лжи, и я забуду, кто я. Пикассо больше не будет, зато Ложь сможет вырядиться в ее одежды. Она знает, как я устала. Принесена жертва молчания. Она молча режет мясо. Я молча шинкую овощи.

Она бросается в атаку.

– Я люблю тебя. – Прямо в сердце маленьким кухонным ножом. И жадно ждет крови. Я должна притворяться, что ничего не чувствую, хотя от боли сгибаюсь пополам.

– Бессердечная, – сообщает мне она. – Вот ты кто. Бессердечная.

Я сказала ей, что ухожу из дома. Да, и забираю свое сердце с собой. Она знает, что я его где-то спрятала. Знает, что какая-то часть меня еще не убита любящими руками моих родных. Они еще не сделали меня такой же, как сами. Я пока еще – своя собственная. Времени мало. Они обыщут меня. Найдут сердце, спрятанное у меня в груди. Они уже сожрали легкие, печень и язык, а теперь гадают, почему я не разговариваю. И почему боюсь.