Пес по имени Бу - [21]

Нас одновременно сближала и отдаляла друг от друга склонность к черному юмору и сарказму. Понимая, что нам, с нашим-то багажом, будет очень сложно выстроить нормальные взаимоотношения, мы уже в первый год совместной жизни обратились к помощи семейной психотерапии. Я уверена, что именно поэтому сейчас, пятнадцать лет спустя, мы до сих пор остаемся мужем и женой. Когда наш психотерапевт попросил нас попытаться обойтись без сарказма хотя бы в течение месяца, мы целую неделю не знали, о чем разговаривать. Но все же справились, хотя в последующие три недели нам пришлось нелегко.

Итак, мы умеем смешить друг друга и оба знаем, что такое страх.

Биологический отец Лоренса был жесток по отношению к нему и его матери. После развода родителей сын жил с ним еще пару лет, продолжая страдать от непрекращающихся издевательств. Когда он не выдержал и взбунтовался, отец посадил его в самолет и отправил во Флориду, к матери и отчиму. Думаю, именно непокорность спасла моего будущего мужа, потому что жизнь с матерью и отчимом оказалась счастливой и исполненной дружелюбия. Насилием в ней и не пахло. В итоге Лоренс всегда называл отцом отчима, почти никогда не упоминая о биологическом папаше.

Мы с Лоренсом представляем собой наглядный пример последствий насилия и жестокости в семье. Он похож на собаку, которая бросается на тех, кто надевает на нее ошейник-удавку или бьет электрошокером. Я же отношусь к тем, кто закрывается и, свернувшись калачиком, забивается в угол в попытке стать как можно незаметнее. Мы оба потратили много времени, чтобы перебороть те разрушительные модели поведения, которые нам преподали в детстве. И мы оба слишком хорошо знаем, как непристойное и жесткое обращение может навредить способности доверять людям и открыто идти навстречу жизни, принимая то, что она предлагает. Я каждый раз напоминала Лоренсу об этой простой истине, когда он раздражался и начинал кричать на Бу. В какие-то моменты жизни мы все кричим на тех, кого любим, но крик никого ничему не учит. Когда мы кого-то учим — неважно, идет речь о собаках или о людях, — мы всегда должны прислушиваться к себе. Когда мы начинаем кричать или злиться, мы забываем о человечности.

Мы с Лоренсом жили на углу Девятой улицы и Бродвея, в самом эпицентре субботних студенческих вечеринок. Пока у нас был только Аттикус, нам было несложно избегать встреч со студентами. Аттикус выскакивал на улицу только для того, чтобы стремительно отлить и поскорее вернуться в дом. Но когда в нашей жизни появился Данте, вечерние прогулки в пятницу и субботу привели к неизбежному общению с пьяными студентами Нью-Йоркского университета.

— Ух ты, какая башшая шабака, — склонившись к плечу Лоренса, мямлил один из гуляк. — Ваша шабачка кушаетша? Хи-хи-хи.

Когда наступали выходные, я, кусая губы, ожидала возвращения Лоренса с вечерней прогулки, зная, что услышу очередной рассказ о том, как далеко на этот раз посылал он пьянчуг, защищая собак от их назойливого внимания. В какой-то момент мой супруг не выдержал и заговорил о необходимости переселиться за город.

Два эпизода в конце концов вынудили нас покинуть мою уютную, совсем недавно отремонтированную квартиру. Однажды, выведя Данте на прогулку, я пыталась заставить его спокойно ожидать позволения выйти за калитку. Но он был так взволнован, что не мог усидеть на месте, напоминая гоночную машину, прогревающую двигатель. Наконец я сдалась и толкнула калитку. Данте сорвался с места и взвился в воздух, перемахнув через расположившуюся на скамейке парочку.

— Не-е-е-е-ет! — завопила я. Хотя, возможно, я закричала: — Береги-и-и-и-ись!

Сидящие на скамье люди вскинули головы как раз вовремя, чтобы увидеть пролетающую над ними огромную собаку с развевающимися на ветру мальчуковыми причиндалами и пушистым хвостом.

Наблюдавший за этим Лоренс расхохотался и заметил:

— Ему не хватает места, чтобы порезвиться.

Я знала, что он прав, но мне не хотелось уезжать из города.

Последней каплей, переполнившей чашу нашего терпения, стал вечер, когда Данте сорвался с поводка и помчался по Девятой улице прямо посреди вылетающего из Голландского туннеля потока машин. Лоренс подхватил едва присевшего покакать Аттикуса и бросился бежать за Данте. Виляя между машинами, разбойник привел Лоренса вместе с болтающимся у него под мышкой растерянным белым псом на самую середину Девятой улицы. Швейцар из здания на углу Девятой и Университетской попытался перехватить беглеца, но не удержался на ногах и плюхнулся на спину. Лоренс едва успел крикнуть: «Прости, дружище!» и ускорился, теряя из виду промелькнувшего перед самым автобусом Данте. Все же напротив супермаркета ему удалось догнать резвого пса и решительно преградить ему дальнейший путь. Вся троица свалилась в человечье-собачью кучу у самого входа в «Гристедес».

Много лет спустя, видя недовольство Лоренса поведением Бу, я напоминала ему, какие проблемы поначалу создавал нам Данте.

— Да, но ему хватило месяца, чтобы научиться не гадить в доме, — неизменно отвечал на это супруг.

Лоренс требовал, чтобы мы покинули город, а я упиралась, пока он не нащупал слабое место, приведя аргументы, не согласиться с которыми было невозможно: Аттикус старел. Ему было уже почти девять лет. Всего несколько месяцев назад он с трудом оправился после смертельно опасной болезни, и мы отчетливо осознавали, как он уязвим. Самым первым моим обещанием Аттикусу было то, что когда-нибудь я предоставлю ему жилище, из которого он сможет выходить во двор, когда ему заблагорассудится. Там его прогулки не будут зависеть от состояния моих коленей, и он сможет спать в кровати рядом со мной. Квартира на Девятой улице соответствовала этим требованиям. Вторым моим обещанием было то, что когда-нибудь он сможет каждый день играть на лужайке, поросшей густой травой. Такой возможности Девятая улица предоставить ему не могла.