Первый визит сатаны - [29]

— А ты нужный? Никто никому не нужный, в этом и печаль.

— Самое удивительное в другом, — отмахнулся Демченко. — Самое удивительное, что таких малохольных бабы особенно любят. Я не раз замечал. Чем мужик чуднее, тем у него баб больше. К некоторым прямо очередь выстраивается. У нас в поселке, где я раньше жил, был один такой — Вася-придурок. Вечно у него на усах капуста висела. На вид, правда, бугай бугаем. Грузчиком в магазине за троих справлялся. Ну и сердцем был не злобный; бывало, сунешь ему трояк, он тебе и водки, и закуси хоть среди ночи… Но подойди ты вечерком к его дому, там обязательно две-три бабины на углах трутся, дожидаются, пока он их к себе поманит. Чем он их брал, до сих пор для меня загадка. Тебя, Ватиканыч, за что бабы любят?

— Никто меня не любит и не любил никогда.

— Врешь! Я тебя в прошлом году с такой девахой встретил. Ты с Новокузнецкой ее куда-то пер. Не помнишь? А я помню. Девка прямо с картинки. При этом молодая и с фигурой. Ты когда-нибудь при своих запросах под статью за растление малолетних угодишь за милую душу. Я тебе сейчас одну историю расскажу, тебе будет полезно знать. И Леня заодно послушает, может, поумнеет чуток.

Они давно сидели в каморке Великанова, пили водочку, но как-то тупо. Великанов никак опьянеть не мог: все ему Настенька блазнилась. Тимур Васильевич мечтал о том, как слетит с него шелуха бытия и окажется он в ином, светлом царстве, где всякое движение разума не будет столь изнуряющим.

— Случилось это, браточки, с одним моим корешком, — с удовольствием, не обращая внимания на пригорюнившихся собутыльников, зубоскалил Демченко. — Он с одной дамочкой, керя мой, удалился в лесок. При этом учтите, он ее и раньше с полгода обслуживал. Но тут она чего-то запротестовала на предмет его притязаний. Чего-то ей не хотелось в этот раз кувыркаться. А ему, напротив, как приспичило. Тем более ночь была и лесок глухой. Домой к себе он ее привесть не мог, там жена. А у дамочки родители. Вот именно, что она была малолетняя. Не шестнадцать, конечно, но не более двадцати. И жених был в армии, с которым она целку строила. Но все это к делу сейчас прямо не относится. Конфликт у них вышел на другой почве. Корешок-то мой обещал ей там какой-то подарок сделать ко дню рождения, то ли туфли купить, то ли одеколону пузырек, но обманул. То есть, откровенно говоря, пожмотничал. Она его за это сильно стыдила. Тебе, говорит, когда надо, ты тут как тут, а когда мне чего-нибудь надо, от тебя не допросишься. Она была права. Корешок-то мой был жлобом порядочным. Да вы слушаете или спите?

Собутыльники сделали вид, что слушают.

— Короче, — продолжал чуть охрипший Демченко, — никак она ему не давала, так он ее с горя силой завалил. Слушайте внимательно, браточки, подхожу к кульминации. Сейчас вам будет откровение женского характера, коварству которого позавидует сам сатана. Проводил корешок дамочку домой и благополучно прибыл к жене под бочок, невинный, как парторг. Буквально среди ночи, ближе к утру — звонок в дверь. Он сдуру отпирает и видит: менты. Отволокли в кутузку, запаковали, а утром — на-ка тебе под нос девичью жалобу: изнасиловал меня невинную в лесу такой-то и такой-то злодей при особо циничных обстоятельствах. Корешок мой — тыр-пыр, а ему под нос заключение экспертизы: да, следы насилия и неистовых ласк. Будьте добреньки, готовьтесь на десятилетнюю отлучку.

Демченко обвел собутыльников победным взглядом, но в приближающихся сумерках не заметил, чтобы они были чересчур поражены.

— Вам если неинтересно, — обиделся Демченко, — я могу помолчать. Вы чего-то рано осовели. А ну давай добавим для бодрости.

Мужики послушно добавили, но удовольствия не высказали. Что-то на них смурное накатило, и Демченко, в сущности, этому не удивился. Чему тут удивляться. Люди усталые, пожилые, с натугой добиравшие от жизни последние крохи. Он и сам бы с охотой расположился поудобнее и предался диковинным грезам прошлых лет, но глупо было ломаться, пока вино не допито. Без энтузиазма досказал он свою историю. За три дня в камере поседел корешок от переживаний и вышел на волю стариком. Дамочка заявление забрала при условии, что он купит ей енотовую шубейку. Пришлось корешку давать откупного и ментам за причиненное беспокойство. Продал он телик, продал дом в деревне, но честно расплатился с долгами. С той поры не было на свете более добропорядочного семьянина, чем этот самый корешок…

И тут в мирную бывальщину вдруг ворвался зловещий, будто с того света, голос Тимура Васильевича:

— Готовься, хозяин, дурные вести принять!

Демченко и Великанов оба вздрогнули, обомлели, и Захар умчался в туалет, где яростно уселся на толчок. Великанов сказал:

— Тебя же предупреждали, «Ватикан», чтобы не хулиганил!

Лицо пророка смазалось в сморщенную тыкву, он протрезвел, ответил жалобно:

— Не волен, ей-Богу. Со сна сорвалось. Да я беду не могу накликать, она через меня только людям сообщается.

— Если чего с Настенькой, тебе хана!

«Ватикан» побледнел, потянулся к бутылке, и Великанов понял, что угадал. Его душа, как лицо «Ватикана», тут же сморщилась и затихла. В полном молчании, под туалетное ворчание Демченко они осушили по стакашке. Не успели сигареты прижечь — звонок в дверь, подлый, дребезжащий. У Великанова сил недостало открыть, пошлепал Тимур Васильевич. Проходя мимо сортира, автоматически выключил свет. Демченко и звука не подал, будто во тьме ему было приятнее. Смутным призраком обрисовалась в каморке Мария Филатовна. В эту тягостную минуту была она словно идеал уродства. Горбик торчал и спереди и сзади, волосики на голове собрались в кулак, глазки-щелочки сквозят жутью.