Первый толчок - [7]

Она смотрела на него так, словно он был во всем виноват: и в тяжелой ее усталости, и в болезни матери, и даже в том, что от Солтана нет писем.

Осман ответил не сразу. Неловко припадая на больную ногу, он подбросил в очаг еще десяток–другой сухих стеблей, приласкал подползшего к нему пса. Как ни была встревожена и опустошена Сенем, она невбльно отметила: прежде пес так ластился только к Солтану, Османа не признавал. Наверное, подкармливает его Осман.

Если бы Сенем услышала: «Да, убит твой Солтан!», она все равно не поверила бы„Сказала бы с презрением: «Видно, и впрямь, был тебе другом Солтан!»

Но он, помолчав и словно бы решив за это время трудную для себя задачу, ответил:

— Как думал, так и говорил. Ничего о нем не знаю. Нет его здесь, потому так сказал: «был…»

Она перевела дух. Не то попросила, не то потребовала:

— Не ходи к нам, Осман! Не надо! Ты же знаешь, я Солтана жду! Вон сколько девушек кругом. Женись.

— Мне никто не нужен, кроме тебя, — ^: глухо сказал Осман.

Чайник закипел, захлопав крышкой. Сенем сняла его с огня и понесла в дом.

Гребешок света в лампе стал совсем крохотным, выхватывал из полумрака лишь край стола. Девушка торопливо наполнила ковшик, подала матери. С жадностью выпив обжигающую жидкость, Телли Арвад попросила вновь наполнить его. Только после третьего ковшика жажда ее уменьшилась, она откинулась на подушки и прошептала:

— Кто приходил, доченька? Осман?

Сенем промолчала.

— Почему не ужинаешь? Возьми в кясе…

Лампа погасла. Сенем ощупью нашла под зеркалом кясу, открыла. Запах мяса и душистого свежего хлеба ударил в ноздри: даже голова закружилась.

— Опять скажешь: люди принесли? — спросила она хмуро.

— А кто же? Сестра Османа. От чистого сердца дают. От себя отрывают…

«Подкармливает, — подумала Сенем с неприязнью, вновь вспыхнувшей в ней. — Как нашего пса… Чтобы приползла к нему…»

Вытащив из кясы мясо и хлеб, она направилась к двери, решив отдать их собаке, но, не сделав и двух шагов, со стоном вонзила зубы в лепешку, солоноватую и мокрую от слез, которые текли по ее щекам.

А мать все говорила и говорила, не замечая в темноте слез дочери:

— Родная моя, Осман — хороший человек. Добрый, хозяйственный. Будешь за ним жить — горя не знать… Солтана ждешь? Где он, твой Солтан? Был бы жив — написал. Все говорят: убили его!

— Мама, не мучай меня! — вскрикнула Сенем.

— Разве я тебя мучаю? Сама себя терзаешь. Посмотрись в зеркало: на кого похожа стала? Войне проклятой конца не видно, пусть даже вернется Солтан, к тому времени старухой будешь… Ты — моя кровиночка, мне ведь ничего не надо уже, о тебе думаю…

Так и забылась Сенем в тяжелом сне под причитания матери.

Проснулась она, когда солнце вовсю гуляло по дому. «Проспала, — в страхе подумала она. — Что теперь Гафароглы скажет! Почему мама не разбудила?»

Телли Арвад на топчане не было. Сенем выбежала из дома и вскрикнула: мать лежала навзничь возле очага с неловко подвернутой рукой; в другой руке у нее были зажаты стебли хлопчатника, которые она так и не донесла до печи.

С громким плачем Сенем бросилась на землю, возле матери.

— Мамочка, не умирай! — кричала она в ужасе: — Я все сделаю, как ты хочешь, только не умирай!

На шум сбежались соседи. Тетушка Сакина командовала: «Воды несите, скорее…» Принесли воды, стали брызгать на лицо матери. Сенем, как в бреду, повторяла одно и то же: «Я виновата, из–за меня…»

Наконец Телли Арвад пришла в себя. Ей помогли вернуться в дом. До самого вечера Сенем ни на минуту не оставляла мать одну: то и дело поправляла ей постель, согревала чай или просто держала ее за руку, как бы стараясь влить в слабеющее тело свои силы. Что–то надломилось в душе у девушки. Стоило ей вспомнить помертвевшее лицо матери, лежащей в беспамятстве возле очага, как ее охватывало отчаянье. Она понимала, что долго сопротивляться не сможет.

Так и случилось через несколько дней.

Причитания матери Сенем услышала, еще не переступив порога дома. Мать стояла полураздетая, повиснув на ручке двери:

— Дождалась, доченька! Отказался от тебя Осман! На другой женится!

Мать вцепилась пальцами в волосы, стала раскачиваться и оседать на пол — лохматая, седая, жалкая и страшная в своей беспомощности и озлобленности.

— Пусть женится, — тихо сказала Сенем.

— Убила! — закричала мать, выпрямляясь и отталкивая ее. — Люди, приходите смотреть на убийцу!

Пошатываясь, она побрела по двору к калитке, продолжая кричать, словно обезумев. Сенем бросилась за ней, загородила дорогу, сказала задыхаясь:

— Не надо, мамочка, не надо! Я согласна,„Пусть этот собачий сын меня забирает.

Рыдая, она бросилась в дом.

…Телли Арвад после этого прожила еще много лет так, что Сенем порой думала: не разыграла ли мать в тот день нехитрый спектакль, чтобы выдать дочь замуж?

* * *

Уже второй раз за этот вечер Алыш спрашивал:

— Па! А почему мама не идет?

Осман отвечал спокойно, чтобы не волновать зря сына:

— Что, ты ее не знаешь? Пока все сено не сгребет — не жди.

Но он и сам беспокоился: Сенем никогда так не припозднилась.

Ах, Алыш, Алыш! Старики говорили: «Сын послан Осману самим аллахом в награду за доброту». Если бы Осман верил в бога, он сказал бы иначе: «В награду за многолетнюю, терпеливую веру в чудо». Чудом и было рождение Алыша.