Первый этаж - [44]

– Что вы все ходите? – крикнула Аня, горло свело судорогой. – Дома им не сидится...

Женщина выдернула из-за спины ридикюль довоенного образца, сухо щелкнула замком-затвором.

– Вы еще молодая, – сказала жестко. – Не вам учить.

– А чего... – хохотнул мужичок. – Чего мне дома сидеть? На людях веселее.

Был он теперь добрый, ласковый, благодушный. Видно, сбегал домой, отобедал, набил живот доверху, ублажил на время,

– Между прочим, – сказал с намеком, – у меня еще сил – ого-го!

Живо присел на корточки, обхватил ножку дубового стула, на котором дремал петух, легко выжал к потолку. Петух даже не шелохнулся, только глаза прикрыл от ужаса.

– Шестьдесят седьмой годочек, – сообщил радостно. – Берите в долю – не пожалеете.

Стал медленно опускать стул, а петух изловчился, клюнул его в темя.

– Петя, – сказал укоризненно, – ах, Петя, Петя... А вот мы тебя, Петя, в суп. Что тогда запоешь?

Захохотал жирным, мохнатым басом, бурно затряс могучим животом. А глаза глядели зорко, глаза, по обыкновению, чего-то высматривали.

– Свиней не держите? – спросил врасплох. – Я бы держал. – И подмигнул, как своим: – Люблю свининку. Сало – в пять пальцев.

– Прекратите, – приказала женщина. – Что за балаган!

– Ты... – сказал грозно. – Ты мною не командуй. Командир нашелся... Я теперь на пенсии, у меня один командир – Райсобес.

– Я вам не "ты", – отрубила она. – А член домового комитета.

– А я кто? Тоже член.

– Вас вывести давно пора. Пролез в комитет для своих делишек.

– Каких еще делишек? – спросил он с угрозой и выпятил живот. – Ты докажи сначала.

– А вот таких! Мне все известно.

Мужичок сразу подобрался, хохотнул невинно, забормотал скороговоркой:

– А чего? Я ничего. Другие вон чего, и то ничего. А я чего?..

Взглянула с ненавистью, щелкнула замком ридикюля, будто взвела курок:

– Переставьте кривляться!

Она таких в восемнадцатом в расход пускала. Она таких, шкурников пузатых, к стенке ставила. А теперь живи рядом, в одном доме, заседай в одном комитете. Эх, время! Светлое времечко! Куда подевалось?.. Кожанка с ремнями, наган на боку, облавы с налетами, винтовки с пулеметами, пайка хлеба, стылая "буржуйка", кумач на ветру. Видно, кто друг, ясно, где враг. Прошло время – не воротишь. Всех друзей разметало, всех соратников – кого куда. Одна она выжила, засушенный образец для потомков. Времен военного коммунизма. Ах, маевочки, ох, листовочки, ух, казаки, эх, белополяки... Лучше уж с вами сражаться, чем этакое терпеть. Ах, время! Золотое время! Кому досталось – век не забудет, кому облизнулось – жди следующего. Не дождался – помирай так.

– Ну, – сказала Аня. – Чего пришли?

– Наш район, – начала общественница, – взял на себя обязательство. Наш дом – тоже. По благоустройству дворов.

– Тут такое дело, – влез мужичок. – Тут кампания у нас. Второй день заборы ломаем. Со всех палисадников.

– Так ведь ломали уже, – удивилась Аня. – Сколько можно?

– Было дело... – захохотал. – На моей памяти – раз пять.

– Опять зелень загубите. Дали бы силу набрать саженцам, а то ребятишки все потопчут.

– Потопчут, – подхватил мужичок. – Дети наши, как собаки.

– Какие родители, – сказала общественница, – такие и дети. А заборы, гражданка, уродуют наш город. Не к лицу нам огораживаться заборами. Не старые времена.

– Не скажи, – возразил он. – Хороший забор вещь полезная.

– Вы собственник! – взвилась. – Вам бы отгородиться от всех, да и обделывать свои делишки!

– Какие делишки?! – завопил. – Ты чего... Ты докажи сначала!

– Знаю какие. Только учтите: пока я в комитете, ничего у вас не выйдет.

– А чего? – опять стушевался мужичок. – Я ничего. Другие вон чего, и то ничего. А я чего?..

Эх, годы! Золотые годы! Куда укатились? Она ничего не нажила, ничего не накопила. Так и прожила с фанерным гардеробом всю свою жизнь. А в гардеробе – одни плечики. А на плечиках – одно платьице. Мужа в лагерях потеряла, детей не завела: все бегала, старалась, делала, что велели, приближала по мере сил светлое будущее. Солдат. Борец за Идею. Были отклонения, искривления и ошибки, но Идея прекрасна, Идея удивительна, светит ей с тех, незабываемых лет. Она вкусила от первой ее сладости, и никакая горечь не отобьет тот вкус. Эх, годы! Светлые годы! Где вы? Куда закатились? Только замок от довоенного ридикюля щелкает бессильно, вхолостую.

– Короче, – сказала Аня. – Чего надо?

– У нас, – объяснила общественница, – показательный двор. Ваш забор нам мешает.

– И что?

– Надо его снять.

Аня спиной почуяла, как Егор вздрогнул.

– Это постановление? – спросила.

– Это инициатива.

– Уходите, – приказала. – Чтобы духу вашего не было.

– Вы, товарищ, – нацелилась на нее общественница, – вы нам мешаете. Вы у нас – поперек горла. На показательном дворе не должно быть заборов.

– Вы нас переселите. Тогда и ломайте.

– Это не наше дело.

– А это – ваше?! Что вы всюду лезете? Чего нос суете?

– Я общественница, – гордо сказала та. – Это мой долг.

– Перед кем?

– Перед народом.

– А я кто по-твоему? Дерьмо собачье?..

– Тихо! – крикнул мужичок озорно и весело. – Тихо, женщины! Слушайте меня. Ты что думаешь, – спросил Аню, – я тебя не понимаю? Понимаю. Я бы и сам тут пожил, двумя заборами огородился. Но я – человек послушный. Я всю жизнь подчинялся. Оттого и здоровье сохранил. Ты думаешь, мне нужно ломать твой забор? Не нужно. И ей не нужно. И никому не нужно. Но раз надо, значит, надо!