Первый человек в Риме. Том 1 - [42]

– О, Луций Корнелий! – имел он обыкновение говорить, когда после занятий оставлял возле себя мальчика, отчаянно стараясь /но никогда это не показывая/, чтобы тот как можно меньше шатался по улицам. – Где-то в этом кошмарном мире кто-то прячет работы Аристотеля. Если бы ты только знал, как я стремлюсь прочесть их! Какие объемистые труды, какая мудрость! Представь себе – наставник самого Александра Великого! Говорят, он писал абсолютно обо всем: о добре и зле, о звездах и атомах, о душах и бесах, собаках и кошках, листве и мускулах, богах и людях, о системах мышления и хаосе безумия. Представляешь, какое это счастье – прочитать утаенные работы Аристотеля!

Он пожимал плечами, со свистом всасывая сквозь зубы воздух /десятилетиями ученики у него за спиной передразнивали эту его манеру/, сокрушенно всплескивал руками и начинал копаться в книгах, наслаждаясь ароматом кожаных переплетов и специфическим едким запахом высококачественной бумаги.

– Ничего, ничего, все не так уж скверно, – бормотал он при этом. – Зато у меня есть мой Гомер и Платон.

Когда он умер – во время коротких холодов сразу после того, как его старый раб сломал себе шею, поскользнувшись на обледеневших ступеньках /странно, думал тогда Сулла, между людьми образовывается связь вроде этой, оба конца ее уходят/, – стало ясно, как сильно его любили. Не для Квинта Гавия Мирто было унизительное захоронение за Аггером, в известковых ямах для нищих. Нет, за ним шла целая процессия профессиональных плакальщиков. И был панегирик, и погребальный костер, пахнущий мирром, ладаном и иерихонским бальзамом, солидная каменная гробница. Сторожам кладбищенских записей в храме Венеры Либитинской было заплачено, – об этом позаботился солидный владелец похоронного бюро. Сами похороны были организованы и оплачены двумя поколениями учеников, чей плач по нему был искренне горек.

В толпе, что сопровождала Квинта Гавия Мирто за город к месту сожжения, брел Сулла – с поднятой головой и сухими глазами. Бросил свой букет в бушующий огонь и сам заплатил владельцу похоронного бюро.

Но потом, когда его отец опять напился до бесчувствия, а его несчастная сестра как умела прибралась в комнате, где они жили втроем, Сулла сел в углу и, почти не веря случившемуся, пытался осмыслить нежданно свалившееся на него сокровище. Квинт Гавий Мирто распорядился по поводу своей смерти так же четко и ясно, как и прожил жизнь: его завещание было зарегистрировано и сдано на хранение весталкам. Документ был короток: у Мирто не было наличных, чтобы их завещать. Все, что имел, – свои книги и свою драгоценную модель Солнца, Луны и планет, вращающихся вокруг Земли, – он оставил Сулле.

Сулла плакал: его ближайший и единственный друг ушел. Но каждый день, взглянув на библиотеку Мирто – он будет вспоминать учителя.

– Когда-нибудь, Квинт Гавий, – произнес он сквозь рыдания, – я найду утраченные работы Аристотеля.

Недолго он радовался книгам и модели. Однажды он пришел домой и обнаружил, что в углу, где лежал его соломенный тюфяк, нет ничего, кроме самого тюфяка. Его отец продал сокровища Квинта Гавия Мирто, чтобы купить вина. Первый и последний раз Сулла был близок к тому, чтобы стать отцеубийцей. К счастью, сестра встала между ними.

Вскоре после того сестра вышла замуж за своего Нония и уехала с ним в Пицен. Что касается Суллы – он не забудет и не простит отцу обиды. В конце жизни, владея тысячами книг и полусотней моделей Вселенной, он все еще будет помнить о потерянной библиотеке Квинта Гавия Мирто, о своей утрате.

Сулле удалось отвлечься и он снова перенесся в сегодня, к крикливо размалеванной скульптуре Аполлона и Дафны. Когда его взгляд соскользнул с них и наткнулся на еще более отвратительную статую Персея, держащего голову Горгоны, он вскочил, чувствуя, что готов иметь дело со Стихом. Сулла прошел по саду к кабинету, который обычно предназначался исключительно для главы семьи, и был отдан в распоряжение Суллы лишь потому, что тот был единственным в доме мужчиной.

Войдя в таблинум, Сулла замер на пороге кабинета: прыщавый недоносок набивал себе рот засахаренным инжиром, тыча при этом липкие грязные пальцы в свитки, столь долго собираемые и любовно разложенные по полкам.

– Ой! – взвизгнул Стих, отдергивая руки при виде Суллы.

– К счастью, ты слишком глуп, чтобы читать, – сказал Сулла и щелкнул пальцами. – Сюда, – позвал он слугу в дверях, смазливого грека, не стоившего и десятой доли дикой суммы, заплаченной за него Клитумной. – Возьми таз с водой и чистую тряпку и вытри грязь за господином Стихом.

Мрачно следя за Стихом, пытавшимся вытереть липкие пальцы о свою дорогую тунику, он сказал этому ничтожеству:

– Выбрось из головы, что найдешь у меня запасец книжонок с грязными картинками. У меня таких нет. Они не нужны мне. Эти книжки для тех, кто не может быть полноценным мужчиной. Для таких как ты, Стих.

– Когда-нибудь, – сказал Стих, – этот дом и все, что есть в нем, станет моим. Тогда ты не будешь таким самодовольным.

– Надеюсь, ты приносишь богам большие жертвы, чтобы отсрочить этот день, Луций Гавий. Потому что он, думаю, станет твоим последним днем. Если бы не Клитумна, я изрезал бы тебя на мелкие кусочки и скормил бы псам.