Первый арест. Возвращение в Бухарест - [52]

Я отвечал как умел, отвечал шепотом, под аккомпанемент громкой зубрежки небритого парня, все еще расхаживавшего между койками с учебником римского права в руках. Я заметил, что он повторял одну и ту же фразу: «Capitis diminutio имело три степени…» Доходя до заколдованной третьей степени — «минима», он запинался, открывал глаза, заглядывал в учебник и начинал все сначала.

— Послушай! — сказал вдруг, положив мне руку на колено, очкастый парень с вьющимися волосами, которого звали Милуца. — Ты сможешь все это написать для нашей газеты?

— Что?

— Про настроения учеников, про порядки в гимназии…

— Попробую…

— Чего там пробовать — сядешь и напишешь! Я проведу тебя в читалку — там удобнее…

— Погоди, погоди… — сказал Подоляну. — Парень с дороги. Его надо устроить… У тебя есть шпалтист, Милуца?

«Ну вот, сейчас все наконец выяснится», — подумал я, услыхав таинственное слово. Но ничего не выяснилось, а только еще больше запуталось.

— У меня есть шпалтист, — сказал Милуца. — Даже не один, а два: иногда является Михалаке без предупреждения. Просто не знаю, что с ним делать!

— Ладно, тогда он будет на сегодня моим шпалтистом, а завтра посмотрим, — сказал Подоляну.

— А я могу взять его шпалтистом на обед и ужин, — сказал худой с печальными глазами.

— Замечательно! Договорились! Помоется, пообедает, а потом пусть займется статьей…

Я слушал этот разговор и мучился: спросить, не спросить? И решил все-таки не спрашивать. Очень уж не хотелось показать себя в невыгодном свете и здесь. Печальная история с 12-м номером трамвая еще была свежа в памяти.

— Располагайся! — сказал Подоляну и указал на кровать, на которой мы сидели. — Умывальня в коридоре. Там в ящике есть мыло и полотенце…

Через четверть часа мы все втроем вышли во двор общежития и присоединились к толпе студентов, ожидавших открытия столовой.

— Открывают ровно в двенадцать… — сказал Подоляну, — осталось три минуты.

Я с любопытством разглядывал толпу. Студенты были разные, но чем-то походили друг на друга. Мне показалось, что на всех лежала печать какой-то веселой небрежности, беззаботности. Разговаривали они, во всяком случае, все громко, перекидываясь шутками, хохотали по любому поводу и без повода. И я снова услышал таинственное слово «шпалтист». Его склоняли на все лады.

— Кому нужен шпалтист? — кричал лысый парень с глянцевитым лицом.

— Пойдет! Но только на второе… — откликнулся другой.

— Не пойдет! Мэй, Гуцэ, у тебя есть шпалтист?

— Есть… сейчас появится…

Но вот наконец открылась дверь столовой, и все ринулись по каменным ступенькам вниз в просторное полуподвальное помещение с тяжелыми сводами и колоннами, напоминавшее старинный храм. Как только мы уселись за столик, появился официант в белой куртке, высокий, темноликий, с модными усиками а-ля Адольф Менжу.

— Три обеда и тарелки на двух шпалтистов! — сказал Милуца, протягивая официанту обеденные талоны.

— Есть, три обеда — два шпалтиста! — сказал официант и помчался к другому столику.

Теперь я догадывался, в чем дело: быть шпалтистом — значит попросту разделить с кем-нибудь обед. Но что это за слово? И почему там, наверху в комнате, тоже есть шпалтисты? Я продолжал мучиться догадками, и это, по-видимому, отражалось на моем лице. Подоляну догадался, о чем я думаю, и с веселой улыбкой открыл мне великую тайну шпалтизма.

«Шпалтист» взялось от немецкого слова «шпалте», что означает «трещина»; есть и глагол «шпалтен» — разделять. Никто не знает, кто первый применил это слово, но в общежитии «Шиллер» всегда было больше студентов, чем коек, поэтому здесь с давних времен появились шпалтисты, то есть те, что спали в «шпалте» — в «трещине» между двумя койками. Проще говоря — делили койку с товарищем. По аналогии появились шпалтисты и в столовой: те, кто покупали один обед на двоих. Все оказалось просто и буднично. Среди богатых студентов не было шпалтистов. Корпорация эта состояла исключительно из бедняков. Шпалтизм был их своеобразным средством борьбы за существование. Символом братства и взаимопомощи. Великим гербом студенческого товарищества и солидарности…

После обеда, по-братски поделенного пополам и тем не менее показавшегося мне необыкновенно сытным и вкусным, я не пошел писать статью. Проницательный Подоляну и здесь догадался, что больше всего на свете мне теперь хотелось спать, — я ведь почти не спал ночь в пути. И он повел меня снова наверх в шестую комнату. Здесь уже многое изменилось за время нашего отсутствия. Койки, на которых спали двое, были теперь аккуратно заправлены. Но появился новый спящий, тоже накрытый с головой одеялом, на крайней койке слева у стены. И за столиком брился теперь другой вихрастый парень в зеленой рубашке. Но тот, кто зубрил латинское право, по-прежнему занимался своим делом. Устав от хождения по комнате, он сидел теперь на своей койке и, раскачиваясь в такт своему бормотанию, повторял непонятные латинские слова. Я мог бы поклясться, что это была все та же злополучная фраза: «Capitis diminutio имело три степени: maxima, media et minima…»

— Это мой шпалтист! — кратко представил меня Подоляну всем присутствующим. — А ты ложись… — сказал он мне. — Спи и не беспокойся — Милуца тебя разбудит!