Первый арест. Возвращение в Бухарест - [160]

Додумавшись до такого печального вывода, Гуша успокоился и принялся рассматривать объявления. Он сидел на передней скамье «приемной» поближе к свету. Был он толстенький, на первый взгляд довольно невзрачный, но те, кто с ним сталкивались, запоминали его на всю жизнь. Запоминали его красные свинячьи глаза, толстые губы и свинячью щетину на лице; запоминалась его манера сопеть время от времени; но больше всего запоминалась его назойливость: он мог часами околачиваться где-нибудь на шумном перекрестке и останавливать всех, кто когда-либо имел дело с полицией. По его вине многие действительно опаздывали на явки, проглатывали записки с адресами, волновались и теряли время.

…Инспектор Греку и его помощник комиссар Георгиу все еще сидели в своем кабинете, когда вошел агент Гуша и доложил, что какой-то господин хочет видеть начальника «социальной бригады».

— Кто он такой? — спросил Греку.

— Не знаю, — сказал Гуша и засопел. — Довольно представительный господин, и я его не допрашивал. Если бы он был коммунистом, я бы его допросил. Коммунистов я чувствую сразу…

— Попридержи язык, — мрачно сказал Греку. — Где этот тип.?

Когда в кабинет вошел Аурел Мадан, инспектор забеспокоился. Какого черта он явился сюда? Неужели он не понимает, что лучше ему сидеть тихо и не шляться на виду у всех в полицию?

— Я хочу с вами поговорить, — сказал Мадан.

— О чем это вы можете со мной говорить? — спросил Греку. Слишком много стояло позади этой грузной, почти квадратной фигуры, так неожиданно появившейся в кабинете. Инспектор смотрел на Мадана с опаской и отвращением. — Мы вас вызывали? Зачем вы пришли сюда?

Мадан не ожидал такого приема и подумал, что он, кажется, ошибся. Им теперь не до него. Все же он вправе требовать у них защиты. Защищая его, они, в конце концов, защищают и самих себя. Неужели они этого не понимают? И он сказал:

— Я пришел к вам потому, что вы полиция. Я, конечно, понимаю всю сложность обстановки, но все-таки вы полиция — обстановка меняется, а полиция остается. Уж я-то знаю…

Тут неожиданно вмешался в разговор комиссар Георгиу, которого Мадан видел впервые:

— Боюсь, что вы все-таки не знаете, что такое полиция, дорогой господин Мадан.

Мадан пристально посмотрел на Георгиу. Физиономия, которую он увидел, не понравилась ему, и он сказал себе: «Этот тип — прохвост и наглец. Он знает меня в лицо. Надо ему показать, что он все-таки меня не знает. Аурел Мадан не какой-нибудь мелкий шпик».

— Не будем спорить, господа. Слишком серьезный теперь момент, чтобы мы, румыны, спорили между собой. То, что сейчас происходит, касается всех нас. Если мы не найдем общий язык — всем будет плохо.

— Это кому же всем? — ехидно спросил наглец с пробором на голове. — Что-то я вас не понимаю.

— Отлично понимаете, — отрезал Мадан и выразительно посмотрел на Греку. Тот молчал. — Как бы нам не попасться всем вместе…

— Вы, может быть, и попадетесь, — сказал тип с нахальными усиками. — Вас все знают…

— Хуже не попадешься, чем вы попались, — злобно сказал Мадан. — Что может быть хуже, чем быть полицейским, если коммунисты придут к власти?

— Кто придет к власти, решит его величество король, — холодно сказал Георгиу. — Нас это не касается, я и вам бы не советовал распространять панические слухи…

Мадан остолбенел: «Этот тип валяет дурака, или он что-то знает. Кажется, я совершил глупость, придя сюда. Попробую задать еще один вопрос».

— С каких пор полиция перестала быть антикоммунистической?

— Боюсь, что вы все-таки не понимаете, что такое полиция, — сказал Георгиу и нагло усмехнулся. Греку продолжал молчать, как будто набрал воды в рот.

— Вы не будете защищаться? — спросил Мадан.

— Полиция не защищается и не нападает, — сказал Георгиу. — Полиция выполняет приказы. Вы все-таки не знаете, что такое полиция…

Мадан слушал и чувствовал, как в нем поднимается бешенство. «Предательство! Всюду сидят предатели. Красная Армия у ворот, а они делают вид, что их это не касается. В полиции тоже предатели. В каждом румыне сидит предатель. И ликя. Каждый румын ликя. И несерьезен. Вот в чем беда. Кодряну пробовал сделать их серьезными, но они его убили. В Румынии даже полиция несерьезна. Будь они посерьезнее, они никогда не убили бы Кодряну. Чтобы выгородить себя, они выдадут и меня. Не надо было сюда приходить. Это ошибка. Еще одна ошибка».

Когда Мадан ушел, инспектор Греку нажал кнопку звонка. В дверях появилась внимательная физиономия Гуши.

— Какого черта ты пускаешь сюда всяких бродяг? — спросил Греку. Гуша хотел что-то возразить, но инспектор не дал ему открыть рта. — В следующий раз раскрой глаза. А теперь проваливай!

Гуша закрыл за собой дверь и уныло поплелся в «приемную». Ну вот, опять то же самое. Вечно одно и то же. Лодыри Дуку, Чок и Митителу шляются — им хоть бы что, а он сидит на месте, и ему попало. Все потому, думал он, что в полиции нет справедливости. Если ты уж пошел служить в полицию — не ищи справедливости. Полиция — это такое место, где нет справедливости. Вот что такое полиция.

Мадан спотыкался. Он почти бежал, но не в сторону дома, а вверх по Каля Викторией, к бульвару Элизабета. Куда он так торопился? Если бы он мог связно изложить свои мысли, то сказал бы: к коммунистам. Полиция, которая тебя использовала, тебя же предала. В полиции сидят предатели и прохвосты. В полиции несерьезные люди. Значит, надо идти к коммунистам. Там нет несерьезных. Чепуха. Он не может идти к коммунистам. Они не станут с ним разговаривать. Он может пойти на Сэриндар. Там его знают. Они всегда его боялись и обрадуются, если он придет сам. Там есть люди, связанные с коммунистами. Чушь. Вовсе они не коммунисты. Он утверждал, что они коммунисты, но это был тактический прием.