Первые шаги жизненного пути - [28]

Отец Константин был тогда человеком лет под сорок, с красивым и благородным лицом. Он служил очень хорошо и задушевно, а его добрые глаза ласково смотрели из-за стекол очков в тонкой золотой оправе. Когда я была в церкви, то не спускала с него глаз, а если он вместе с дьяконом выходил из алтаря, я старалась украдкой дотронуться пальчиком до его ризы. Дома я все дни испытывала ощущение щемящей тоски, не находила себе места и не могла дождаться того часа, когда мы снова пойдем в церковь. Здесь была не только любовь к отцу Константину.

Эта любовь слилась воедино с религиозным чувством, с благоговением перед теми чудесными словами великопостных молитв, которые я слышала в церкви.

В те дни я лобзиком вырезала себе из фанеры маленькое распятие и повесила его в изголовье своей кровати (только руки у Христа вышли слишком короткими), а маму попросила подарить мне славянское (непременно славянское) Евангелие.

Как ясно я помню все, что окружало меня тогда в церкви и что казалось мне таким прекра-сным! Все внутреннее убранство, все иконы, подсвечники, свечи, волнующий запах ладана. Молодого дьякона с коротким, толстым носом (его потом, лет двадцать спустя, я неоднократно встречала в Гагаринском переулке в штатской одежде), старенького дьячка с ежиком седых волос на голове. Все это сплелось для меня тогда с ощущением весны. Земля была уже свободна от снега.

Когда мы гуляли во дворе, я возле нашего парадного хода, под водосточной трубой, нашла кучку мелких камешков, которые казались мне такими красивыми, что я уверяла всех, будто они принесены сюда откуда-то с моря. Я собрала эти камешки и положила их в розовую вату в маленькую белую картонную коробочку, с которой не расставалась. Я была влюблена в эти камешки так же, как в отца Константина и молитвы, и брала коробочку с собой в церковь. Помню, как один раз во время великопостной молитвы, произносимой священником, стоя на коленях, я нечаянно уронила коробочку. Камешки высыпались на пол, и мне пришлось их украдкой собирать. А когда много лет спустя, уже взрослой девочкой, я наткнулась на эту коробочку, то увидела, что эти камешки — не что иное, как невзрачные осколки кремня и простых московских булыжников.

При моем отношении к священнику Власьевской церкви можно себе представить, какое любопытство во мне возбуждал тот факт, что вскоре после Пасхи он пришел к нам и некоторое время просидел с мамой наверху в папиной библиотеке. Приходил он потом еще раз. Но сколько я ни умоляла маму раскрыть тайну его приходов, мама мне ничего не рассказала. Не могла же я сопоставить эти его посещения с тем, что за год до этого, тоже весной, мама с палой куда-то таинственно исчезали на полдня, а кем-то была прислана к нам корзина цветов. Тогда соверши-лась свадьба моих родителей. До этого времени мы были незаконными детьми, вписанными в паспорт девицы Гольденвейзер. Когда же Сережа стал подрастать и начали подумывать о возможности его поступления в гимназию, мама приняла лютеранство и обвенчалась с папой на квартире у немецкого пастора. Это совершилось в апреле 1914 года, в десятую годовщину их подлинной женитьбы. Мама рассказывала мне потом, что когда через год она стала ходить с нами в русскую церковь, ее взяла такая тоска из-за невозможности говеть вместе с нами, что она решила снова принять православие. По этому делу и приходил к нам отец Константин. Не могла же она всего этого мне тогда рассказать!..

Прогулки по Москве

Огромное место в нашей детской жизни занимали прогулки. Пока мы были маленькие, с нами всегда гуляла мама. Тогда мы часто ходили по переулкам. Когда же мы подросли, то стали гулять уже одни, и большей частью на нашем дворе и в саду. Помню, в ранние годы несколько прогулок по улицам. Должно быть, самое раннее воспоминание такое: всей семьей мы идем по Никольскому переулку в сторону дома. На углу Сивцева Вражка я вижу извозчика и начинаю просить папу и маму нанять его. Я плачу и говорю: "Не могу же я всю Москву пешком пройти!", а они вместе с Сережей смеются.

Помню, как однажды мама взяла меня на Вербный торг, который ежегодно бывал на Красной площади в Вербное воскресенье. Почему-то мы отправились втроем: мама, я и наша вторая фрейлейн, которой очень хотелось увидеть торг. Помню только то, что нас вез на Красную площадь старенький извозчик на белой лошади, который был совершенно пьян. Потом мы затесались в огромной толпе, сплошной стеной заполнявшей Красную площадь. Я ничего не видела, кроме булыжников мостовой и человеческих ног. И почему-то все время шло волнение из-за пьяного извозчика. А с Вербного торга, как всегда, дарили "морских жителей" — стеклян-ных чертиков, сидевших в стеклянной трубочке, наполненной какой-то цветной жидкостью. Когда эта трубочка согревалась в руке, чертик начинал прыгать вверх и вниз. Один такой "морской житель" много лет жил у нас на камине. Мы его очень любили и часто забавлялись им.

Пока мы жили во флигеле, мама постоянно водила нас гулять по окрестным переулкам. Мы любили ходить в Обухов переулок, где на одном из домов были скульптурные фигурки голень-ких мальчиков, один из которых, приподнявшись на цыпочки, заглядывал в окно. В этом же переулке на окне подвального этажа какого-то дома долгое время стоял большой игрушечный пароход, как магнит притягивавший к себе Сережу. Часто мы ходили по Гагаринскому переулку до Пречистенского бульвара. Нижняя часть этого переулка, примыкавшая к бульвару, казалась мне очень далекой от дома и почему-то слегка таинственной. А папа иногда водил нас на высокую сторону Пречистенского бульвара, и мы прохаживались с ним там вдоль по тротуару. Как и все, что освещалось личностью папы, эта сторона бульвара приобрела особые качества, стала в моих глазах особенно красивой и чем-то значительной. Это отношение к ней отчасти осталось у меня на всю жизнь.