Первые шаги в жизни - [9]

Граф холодно поблагодарил г-жу де Ребер и собирался уже отпустить ее ни с чем, так как презирал доносчиков, но в душе он был встревожен, ибо вспомнил подозрения, высказанные Дервилем; тут он как раз заметил письмо управляющего, прочитал его, и из того, как управляющий рассыпался в уверениях в преданности, как он почтительно укорял графа в недоверии, которое явствовало из желания его сиятельства лично заняться покупкой фермы, граф угадал правду. «Обычное явление — где богатство, там и взятки!» — подумал он Тогда граф предложил г-же де Ребер несколько вопросов, не столько из желания узнать какие-либо подробности, сколько для того, чтобы за это время лучше присмотреться к ней самой; затем он послал записку своему нотариусу с просьбой не отправлять старшего клерка в Прэль, а приехать туда лично к обеду.

— Если вы, ваше сиятельство, составили себе плохое мнение обо мне из-за того шага, который я позволила себе предпринять без ведома мужа, — сказала в заключение г-жа де Ребер, — то теперь вы должны были убедиться, что сведения о вашем управляющем мы собрали без всяких подвохов; самый щепетильный человек и тот не нашел бы в чем нас упрекнуть.

Госпожа де Ребер, урожденная де Корруа, держалась прямо, как палка. При беглом, но внимательном осмотре граф отметил, что у нее изрытое оспой лицо, плоская и сухая фигура, горящие светлые глаза, прилизанные белокурые кудерьки, озабоченное выражение; что на ней шляпка из выцветшей зеленой тафты, подбитая розовым шелком и завязанная под подбородком, белое в лиловый горошек платье, кожаные ботинки. Граф признал в ней бедную капитанскую жену, немного пуританку, подписчицу «Французского вестника»,[7] женщину, преисполненную всяческих добродетелей, но вместе с тем не равнодушную к доходному месту и зарящуюся на него.

— Вы сказали, шестьсот франков пенсии? — молвил граф, отвечая себе самому вместо ответа на то, что ему рассказала г-жа де Ребер.

— Да, ваше сиятельство.

— Вы урожденная де Корруа?

— Да, сударь, я дворянка, родом из Мессена, и муж оттуда же.

— В каком полку служил господин де Ребер?

— В седьмом артиллерийском.

— Хорошо! — сказал граф, записав номер полка.

Он подумал что, пожалуй, можно доверить управление поместьем отставному офицеру, предварительно справившись о нем в военном министерстве.

— Сударыня, — сказал он, позвонив лакею, — возвращайтесь в Прэль с моим нотариусом, который постарается быть там к обеду и которому я пишу о вас; вот его адрес. Я сам тайно прибуду в Прэль и пошлю за де Ребером…

Как мы видим, Пьеротен не напрасно встревожился, узнав, что г-н де Серизи поедет с ним в почтово-пассажирской карете и что он не велел называть себя. Кучер предчувствовал грозу, готовую разразиться над одним из его лучших клиентов.

Выйдя из трактира «Шахматная доска», Пьеротен увидел у ворот «Серебряного Льва» женщину и молодого человека, в которых опытным взглядом признал пассажиров, ибо дама, вытянув шею, с озабоченным видом явно искала его Дама эта, в перекрашенном черном шелковом платье, светло-коричневой шляпе, в поношенной кашемировой французской шали, дешевых шелковых чулках и козловых полусапожках, держала в руках корзиночку и синий зонтик На вид ей было лет сорок, она не утратила еще следов былой красоты; но ее померкшие голубые глаза и печальный взор свидетельствовали о том, что она уже давно отказалась от радостей жизни И одежда ее и манера держаться — все указывало, что она всецело отдалась своим обязанностям жены и матери. Завязки на ее шляпе выцвели, а шляпки такого фасона были в моде три года тому назад Шаль была заколота сломанной иголкой, превращенной в булавку при помощи сургучной головки. Незнакомка с нетерпением ждала Пьеротена, чтобы препоручить ему сына, который, по всей видимости, впервые пускался в путь один и которого она провожала до кареты по свойственной ей заботливости и из чувства материнской любви. Сын и мать в известном смысле дополняли друг Друга. Не видя матери, нельзя было составить себе полного понятия о сыне Мать была вынуждена носить штопанные перчатки, а сын был одет в оливковый сюртучок, рукава которого были ему коротковаты — верный признак того, что он еще растет, как и все юноши восемнадцати — девятнадцати лет. Сзади, на синих панталонах, зачиненных матерью, сияла заплата, бросавшаяся в глаза каждый раз, как предательски расходились фалды его сюртучка.

— Оставь в покое перчатки, ты их мнешь, — говорила она сыну в ту минуту, как показался Пьеротен. — Вы кучер? Ах, да это вы, Пьеротен! — воскликнула она, покидая на время сына и отходя с возницей в сторонку.

— Как поживаете, госпожа Клапар? — отозвался возница, на лице которого отразились сразу и почтительность и некоторая фамильярность.

— Спасибо, Пьеротен. Поручаю вам моего Оскара, он в первый раз едет один.

— Уж не к господину ли Моро он один едет? — воскликнул кучер, желая узнать, действительно ли молодой человек направляется туда.

— Да, — ответила мать.

— Так, значит, госпожа Моро не против? — спросил Пьеротен с лукавой миной.

— Что делать! — сказала мать. — Бедного мальчика там ждут не одни только розы, но эта поездка необходима для его будущности.