Первые принципы философской антропологии - [17]

Философ задается вопросом: чем же объяснить такую совершенно особую власть человеческого духа? Одно из объяснений, по его мнению, заключается в том, что человеческий дух есть сконцентрированный духовный опыт человечества, а власть духа — это опосредованное, сублимированное отражение доверия индивида к совокупному опыту рода человеческого. Однако автор колеблется с безоговорочной поддержкой данной экспликации по причине наличия в ней «некоторого налета социологически-вульгарного упрощения». И далее следуют весьма туманные допущения, которые заканчиваются адекватным признанием: «А может быть, во всей этой власти духа над человеком есть и какая-то тайна» (Барулин 1994, 98). Таким образом, дух человека по-прежнему остался таинственной инстанцией.

в) Некоторые выводы

Во втором разделе «Социально-философской антропологии» человек рассматривается в разных сферах своей жизнедеятельности, в том числе в экономике и политике. Помимо этого экзаменуются и другие вопросы, в частности, понятие «родовой индивид».

Согласно В. С. Барулину, родовые индивиды — это отдельные личности, которые развивались за счет основной массы людей, «за счет затормаживания их человеческого развития…» (Барулин 1994, 126). По его мнению, суть родового индивида отлично выразил А. И. Герцен в книге «С того берега», в которой он писал: «Наша цивилизация — цивилизация меньшинства, она только возможна при большинстве чернорабочих. Я не моралист и не сентиментальный человек; мне кажется, если меньшинству было действительно хорошо и привольно, если большинство молчало, то эта форма жизни в прошедшем оправдана. Я не жалею о двадцати поколениях немцев, потраченных на то, чтобы сделать возможным Гете, и радуюсь, что псковский оброк дал возможность воспитать Пушкина. Природа безжалостна; точно как известное дерево, она мать и мачеха вместе; она ничего не имеет против того, что две трети ее произведений идут на питание одной трети, лишь бы они развивались. Когда не могут все хорошо жить, пусть живут несколько, пусть живет один — на счет других, лишь бы кому-нибудь было хорошо и широко. Только с этой точки зрения можно понять аристократию. Аристократия — вообще более или менее образованная антропофагия…» (Герцен 1986, 43).

В. С. Барулин полагает, что такая зависимость развития родовых индивидов от других людей выражает «некоторый всеобщий момент истории». Он совершенно убежден, что «так было, так есть, так будет и впредь» (Барулин 1994, 127).

На наш взгляд, автор допускает опрометчивое суждение, он грешит выставлением окончательных оценок, что является несомненной ошибкой. Пусть «так было», допустим, что «так есть», но какие гарантии того, что «так будет и впредь»? Апелляция к природе и растениям для социально-философского антрополога не может быть убедительной.

По определению Герцена, аристократия есть образованная антропофагия, т. е. образованное людоедство. Он пояснял: «…Каннибал, который ест своего невольника, помещик, который берет страшный процент с земли, фабрикант, который богатеет на счет своего работника, составляют только видоизменения одного и того же людоедства. Я, впрочем, готов защищать и самую грубую антропофагию; если один человек себя рассматривает как блюдо, а другой хочет его съесть — пусть ест; они стоят того — один, чтоб быть людоедом, другой, чтоб быть кушанием» (Герцен 1986, 43).

Трудно что-либо возразить против симпатий Барулина к популяции аристократов. Мы ставим под сомнение искренность его утверждений о том, что человек является «абсолютным социальным приоритетом», а «выше человеческого достоинства, выше самоценности человеческой личности нет ничего» (Барулин 1994, 181, 184). Для В. С. Барулина, по всей видимости, далеко не всякий человек, а только редкие единицы, т. е. родовые индивиды пользуются «абсолютным социальным приоритетом». Надо полагать, именно аристократия (т. е. образованные людоеды, по словам Герцена) обладает подлинным достоинством и самоценностью, и выше этого «нет ничего». Всеми остальными людьми должна быть унавожена почва для этих великолепных особей. Неужели «так будет и впредь»? Кстати, по Герцену, если «работник не хочет больше работать для другого — вот вам и конец антропофагии, вот предел аристократии» (Герцен 1986, 43).

Джордж Оруэлл писал: «Цивилизации, построенные на рабстве, иной раз существовали по четыре тысячи лет.

Вспоминая древность, я со страхом думаю о том, что те миллионы рабов, которые веками поддерживали благоденствие античных цивилизаций, не оставили по себе никакой памяти. Мы даже не знаем их имен. Сколько имен рабов можно назвать, перебирая события греческой и римской истории? Я сумел бы привести два, максимум три. Спартак и Эпиктет» (Оруэлл 1989, 256–257).

Можно добавить имя Эзопа-баснописца, но суть дела не меняется. «Все остальные рабы исчезли бесследно» (Оруэлл 1989, 257). Современная тирания и аристократия, будь трижды образованными, не перестают от этого быть антропофагией, т. е. людоедством, пусть цивилизованным или даже изысканным.

Далее. Анализируя положение человека в мире частной собственности, В. С. Барулин приходит к выводу о том, что среди товарно-денежных отношений человек обретает случайность своего общественного бытия. Однако при этом, по мнению автора, человек «в принципе может стать всем: владельцем капитала, наемным рабочим, избрать политическую карьеру, заняться духовным производством. Иначе говоря, варианты выбора, которые открываются перед человеком, по сути, беспредельны» (Барулин 1994, 133).