Первые ласточки - [98]

Но еще охотнее делились ребята впечатлениями о поездке в Свердловск, на экскурсию. Рассказы казались сказками — ни я, ни большинство студентов педтехникума никогда не видели городов с высоченными домами, трамваями, автомашинами. Устин Вануйто сообщил, что некоторые студенты ни за что не хотели ехать на юг, боялись отлучиться далеко от тундры. Когда они выезжали учиться в Салехард, их запугивали кулаки и шаманы:

— Уедете в город — вас в солдаты заберут. Русские сейчас ведут войну. Вас стрелять заставят. Там такая машина есть, если в нее попадешь, тебя со всех сторон резать будут ножом, живой не останешься. Тундру никогда не увидишь больше.

И некоторые отказались от поездки в Свердловск.

— А мы съездили, и ничего. Вернулись живы-здоровы, — говорил Илья Окотэтто, широколицый крепыш, тоже тронутый оспой. — Чего только не видели мы! Вот где житуха! Культурно живут…

— Если еще раз будет такая поездка на юг, я опять постараюсь попасть. Буду учиться получше, — добавила Шура Айваседа, скуластая, черноглазая лесная ненка из Пура.

Это говорили прошлогодние студенты, а большинство новичков к рассказам этим относились явно с недоверием. Александр Салиндер при таких разговорах заключал обычно:

— А лучше тундры все равно нигде нет. Я бы сейчас обратно в чум поехал. Без сырого мяса, без сырой рыбы как можно жить?

С этим все соглашались, в том числе и я. Каждый день можно было слышать разговоры о сыром мясе и мерзлой рыбе. И желание это дирекция техникума тоже стала удовлетворять. Все чаще и чаще на ужин мы начали получать мерзлое мясо или рыбу. Иногда оленя забивали тут же в ограде общежития. Мы охотно ели свежую печень и пили оленью кровь.

И все же однажды утром обнаружили, что Александр Салиндер ухитрился убежать из техникума. Вскоре выяснилось — он уехал в тундру со знакомым оленеводом. Подобных случаев в первое время было несколько, хотя каждый раз такой факт серьезно осуждался на комсомольском или профсоюзном собрании.

Вначале сильно чувствовалось пренебрежительное отношение ненцев к хантам, селькупам, а последних — друг к другу и ненцам. На этой почве иногда возникали ссоры. Помнится инцидент в столовой интерната между ненцем Тусидой и селькупом Тамелькиным. Одному из них во время обеда попала кость с мозгом и жирным мясом. Сидя далеко друг против друга, они долго язвили и пререкались, потом стали швырять друг в друга ложки, чашки, злополучную кость и, наконец, вцепились в волосы. Учинился настоящий скандал. Еле разняли их.

Подобное свидетельствовало о весьма низком уровне сознательности среди национальной молодежи и требовало большой воспитательной работы с ней.

Интересные порядки

Педтехникум имел два здания — школу в доме бывшего купца Терентьева и интернат со столовой в новом помещении. 1934/35 учебный год в педтехникуме начали поздно, в середине октября. Не хватало преподавателей, да и учащиеся прибывали из тундры с опозданием. Новичков привозил в Салехард обычно кто-нибудь из окружных или районных работников. Очень редко случалось, чтоб кто-то прибыл самостоятельно.

— Торово, — робко здоровался с нами приехавший и спрашивал: — Педтехник тут?

— Тут, тут. Проходи смелее, — отвечали ему студенты и спешили представить новичка воспитательнице или директору.

Прибывший чаще всего оказывался вполне взрослым человеком, в меховой одежде, пропахший рыбой, копотью чума, обветренный, с огрубевшими от работы руками. И взгляд такой, будто он не ахти как доволен приездом на учебу. Долго хмурился, не разговаривал и с неподдельной тревогой взирал на новую для него обстановку.

Больших трудов стоило заставить вновь приехавшего расстаться с привычной ему грязной одеждой. Часто у новичка под малицей не оказывалось даже рубахи. Тело, которого никогда не касалось не только мыло, но даже вода, блестело от копоти и грязи. Хватало канители с новичками, чтобы вымыть их в бане, остричь волосы, одеть в обыкновенную рубаху и брюки, обуть в валенки, научить спать на топчане.

Запомнился Ласса Салиндер. Это был плотно сложенный ненец из Ныдинской тундры, лет двадцати с лишним, из береговых, то есть из рыбаков. На нем, кроме старой, замусленной до блеска малицы да рваных меховых кисов и замшевых шаровар, ничего не было. Но он предъявил ультиматум — если его будут заставлять мыться в бане и носить русскую одежду, он уедет обратно. В первые дни пребывания в общежитии он так и спал в малице, на полу, рядом с застеленным топчаном, боясь упасть с него ночью. Но пример — великая сила. И Ласса через несколько дней вместе с нами все же пошел в баню. Стыдливо посматривая на нас, очень неохотно разделся. Потом, прикрываясь тазом, робко вошел в моечную-парильную и с удивлением остановился перед мокрыми скамейками.

— Проходи, Ласса. Садись. Парься и мойся, — сказал ему Устин.

— Как тут жарко и мокро везде! — ответил тот.

Мы засмеялись — в бане и чтоб без мокроты и жару. Хотели его парить сперва, но он пытался убежать. Тогда усадили Лассу на скамью, дали таз воды и мочалку с мылом — мойся на здоровье сам.

Ласса, поглядывая на ребят, намылил кое-как мочалку и начал тереть ноги.

— Не оттуда начинай, а с головы, — подсказал я по-русски.