Первые коршуны - [21]

— Прочитай молитву, — произнесла дрожащим голосом пани Мачоха.

Мелешкевич исполнил ее требование.

— Ну, теперь верю! Господи боже мой, вот уж никогда не думала повидать тебя!

— Не думал и я повидать святой наш город и наших славетных горожан, а вот же привел господь спастись из когтей этого проклятого коршуна Ходыки! — ответил Семен почтительно, целуя руку пани цехмейстровой и целуясь попросту с Богданой.

Хотя пани Мачоха в глубине души еще побаивалась Семена, но любопытство превозмогло в ней страх.

— Так это ты, голубе наш? — произнесла она радостно. — А мы тебя здесь уже давно похоронили; каким же образом, откуда появился ты? Что случилось с тобой?

— Все расскажу, все расскажу вам, паниматко, только скажите вы мне сначала, правда ли то, что Балыка задумал выдать свою Галю за Ходыкиного сына Панька?

— Ох, сынку! Кажется, что-то похоже на то, — пани цехмейстрова сокрушенно покачала головой, — все в городе поговаривают об этом. Сдружился совсем старик с Ходыкою: то он к нему, то Ходыка к ним.

— Вчера он приезжал даже с своим сыном, — добавила Богдана. — Ну и дурень же, господи боже ты мой! Мы с Галей со смеху чуть боков не порвали. А пан войт, как услыхал, что мы над Паньком смеемся, — страх божий как рассердился! Да так раскричался, то я от перепугу домой убежала и не знаю, что уже у них там дальше было.

— Этого только еще не доставало! — вырвалось с отчаяньем у Семена. — Там засадили ни за что ни про что в тюрьму, насилу вырвался, насилу сбил копейку, чтобы возвратиться домой да посчитаться с напастником, который ограбил меня, а тут еще отымает этот грабитель и последнюю мою радость…

Семен закрыл лицо руками и опустился на лаву.

— Да ты, сынку, не журысь, не убивайся, — произнесла участливо пани цехмейстрова, опуская руку на его плечо. — Бог даст, все гаразд будет.

— И пан войт, — продолжал с горечью Семен, отымая руки от лица, — обещал выдать за меня дочку, а теперь… Эх, видно, нет ничего на этом свете святого, видно, все можно за гроши купить!

— Нет, нет, ты это, сыну, даремно! Ну как же про тебя было ему и думать, коли все в городе знали, что ты богу душу отдал, а оприч того, выбач уже на слове, недобрые про тебя и чутки прошли…

— И они могли поверить им?! — вскрикнул Семен, подымаясь с места.

— Поверить не поверить, а все-таки… — пани цехмейстрова замялась и затем продолжала живо — Ну да теперь, когда ты здесь, на мою думку, все гаразд буде. Пан войт одумается; я попрошу своего швагера, старца Мачоху, поговорить с Балыкой… Он святой жизни, мешкает как отшельник у Ерданского монастыря… Его поважает весь Подол… Хе, еще до заговен загуляем у тебя на весельи… А пока то да се, я внесу сейчас доброго меду, да колбаски зажарю, да пирогов свеженьких достану.

— Спасибо, спасибо, паниматко, только мне не до еды, — попробовал было возразить Семен; но пани цехмейстрова не дала ему докончить.

— Не до еды! Еще что выдумал! Такой свет ехал, с утра, верно, и маковой росинки во рту не было, и чтоб я тебя выпустила голодным из хаты? Ни за что! У меня все в одну хвылынку будет готово!

И пани цехмейстрова торопливо вышла из светлицы.

Семен не удерживал ее. Молча прошелся он по хате и затем остановился перед Богданой.

— Так, значит, и Галя поверила тем чуткам про меня, что распустил по городу этот добрый приятель мой? — произнес он едко, покусывая губы.

— Грех тебе, Семене, и на минуту подумать такое, — ответила с упреком в голосе Богдана. — Галя чуть рук на себя не наложила, когда услыхала, что ты умер.

— А потом и поласылась на шляхетство да на маетки?

— Бога ты не боишься, Семене! — воскликнула Богдана и всплеснула руками. — Да так тужить по тебе, как Галя, должно быть, и мать родная не тужила бы! Она в монастырь решила пойти; каждый день вот просилась у пана войта.

— Господи! Так она, значит, любит меня? Не забыла? Не зрадыла? — заговорил быстро Семен, горячо сжимая руки Богданы.

— Стоишь ли ты еще такого кохання? — усмехнулась Богдана.

— Счастье мое, радость моя! — Семен запнулся; от прилива радостного волнения лицо его зарделось, глаза заискрились; на минуту он остановился, чтоб перевести дыханье. — А как же Балыка с Ходыкой? — произнес он, овладевши своим волнением.

— Галина и не знает о том, что ее батько задумал.

— Так, значит, ее силой?

— Ну, силой-то Галю не сломишь, разве обманом. До вчерашнего дня я думала, что брешут люди, а вчера мне про замиры войта сказала сама няня.

— Голубка моя бесталанная! — вскрикнул Семен. — Так тебя хотят обмануть, погубить на всю жизнь? Ну, теперь это им не удастся! Если ты меня любишь — со мною будут иметь дело! — Лицо Семена приняло вдруг какое-то озабоченное выражение. — А не знаешь ли, Богдана, куда это они все уехали сегодня? — произнес он встревоженным тоном.

— Уехали? — изумилась Богдана. — Откуда ты это взял?

— Я был там только что; воротарь сказал мне, что пан войт с нянькой и дочкой выехал куда-то на рассвете. Спрашивал — куда? Говорит, что не знает.

Веселое личико Богданы приняло сразу серьезное выражение.

— Вот это так штука, — протянула она, разводя руками, — ведь я была у них вчера, и никто не говорил ничего об отъезде, даже няня, — она меня домой провожала, — не знала, очевидно, ничего об этом!