Первые гадости - [61]

Утром, переходя железнодорожные пути возле станции, Чищенный неожиданно встретил Аркадия с каким-то капитаном.

— Познакомь меня тоже с той девушкой, — ныл капитан.

— Вы уже знакомы, товарищ Чекрыжников, — отпихивался от его объятий Аркадий.

— Ближе, ближе познакомь.

— Могу на расстояние вытянутой руки, — отшучивался Аркадий. Капитан ответно обижался физиономией, но не сдавался, как красногвардеец.

— Ну дай хоть адресок, — бубнил он.

— Так она в Москве!

— А я тоже съезжу, съезжу, — ныл Чекрыжников. — А может, она тебе самому нравится?

— Что вы, товарищ капитан! Я вас люблю.

Чищенный поздоровался и рассказал земляку, в какой переплет угодила Победа.

— Вы меня успокоили, — сказал Аркадий. — Я всю неделю нервничал.

— Ничего себе! — возмутился Чищенный. — Невинная девушка сидит в клетке, а он успокоился! Хорошо хоть я не такой.

— Выпутается, — сказал Аркадий. — У нее папа есть. А над вами смеяться будут.

И они разошлись.

«Вот это молодежь! — подумал Чищенный гневно. — Почему я все время за них что-нибудь расхлебываю, а им наплевать?!»

В дурном настроении пришел он в Куросмысловснабсбыт, и его дурное настроение, как грипп, подхватила косоглазка, когда командно-распорядительным тоном Ерофей Юрьевич задел ее провинциальное самолюбие. Ему бы для начала рассказать, как всю жизнь он мечтал жить на периферии, вдали от смрада московского, собирать грибы под домом и гадить на дворе, войти в душу к косоглазке с объятиями и победить самым дешевым оружием — лестью, он же вместо этого стал указывать, кому что делать, — и получил ответный удар в беззащитную грудь.

«Временно исполняющая обязанности начальника» косоглазка встала, уронив стул, на цыпочки и сказала сухо:

— Мне не поступало указаний о передаче с вами каких-либо писем в Госснаб. Приказано было выделить вам койко-место, вам выделили. Больше я ничего не знаю и ничего подписывать не собираюсь.

«Она подсиживает начальника, она не хочет, чтобы он вернулся, — мелькнула мысль у Ерофея Юрьевича — Ничего, голубушка, не таких обламывали. Ты посмейся надо мной сейчас, а я посмеюсь вечером!»

И Чищенный, сквернословя, с воплями бросился доказывать свою правоту, но как он ни бесился, как ни бесновался, как с опозданием ни умолял на коленях, косоглазка лишь выпихивала его из кабинета и кричала, чтоб не мешал работать. Он лез в окно, она не шутя вызывала милицию. Он звонил из ближайшего автомата, она, не заботясь о зубах, перегрызала провод. Вечером он пришел к ней домой, но получил лишь по шее от мужа, опороченный перед ним как уличный приставала, и полностью сломленный вернулся на раскладушку и хохотал в истерике до полуночи…

Первый обед из сырой капусты и моркови, поделенный с бегемотом, и послеобеденные часы участники проглотили и провели в согласии, хотя мысль о свободе не покидала головы многих. Но к вечеру, когда зоопарк закрылся, когда хозяева доели подачки гостей и, порычав, поквакав, похрюкав, угомонились, московская группа участников, ощущая себя на родине, ревизионистски захотела домой, в простыни. Правда, не все. Простофилу, например, пришлись по душе тюфяк в клетке и очередное ничегонеделанье.

— Жизнь надо прожигать так, — говорил он всем подряд, — чтобы на излете стало мучительно больно за бесцельно прожитые годы и в душе поднялась тоска по горячему камню Гайдара.

Куросмысловцы его активно поддерживали, обожествляя Москву как заграницу, а зоопарк — как фешенебельный курорт для советского туриста. Старец Митрофаныч и Воронья принцесса чувствовали себя в родной тарелке везде и всегда, и, пожалуй, роптали на судьбу и сопротивлялись на словах обстоятельствам только Сени и мать Простофила, потому что Дулемба вообще ничего понять не мог, пока к утру не замерз и от холода не разобрался, а Победа валила все на преследовавшую ее судьбу.

— Я невезучая по рождению и за всех членов семьи даже в мелочах, — считала она вслух. — Если я покупаю трусы «неделька», в пакете окажется три «понедельника» вместо выходных. Так что нечего мне пенять на ошибки снабженцу.

Между тем Дулемба и Сени под покровом ночи составили заговор, условившись, что Сени утром попросится по-маленькому, отвлечет внимание прислужника, а Дулемба выскочит из клетки и будет искать помощи повсюду.

— Только не обманывай, — попросила Сени. — Вернись с подмогой.

— Как обманывай? — спросил Дулемба.

— Ну убежишь один, а про нас забудешь, — объяснила Сени. Но Дулемба все равно ничего не понял.

Утром пришел Леня-Юра с мамой, чтобы ободрить участников пламенной речью и оттянуть бунт, которого он ждал с часа на час, и Сени спросила:

— Леня, ты еще мой поклонник, надеюсь?

— Никогда я не был твоим поклонником, — ответил удивленный Леня-Юра, — и никого похожего не знаю.

— А кто в пятом классе подкладывал на стул кнопки, чтобы я вскочила и, задрав юбку, выколупывала их из задницы? — ехидно спросила Сени.

— Это не считается, — ответил Леня-Юра. — Тогда я глупый несмышленыш был, а с тех пор поумнел. Да и подкладывал не я, а Четвертушкин.

— Но ты же обещал на мне жениться, — вспомнила Сени третий класс. — Ты честный человек? Ты держишь слово?

Леня-Юра вдруг тоже вспомнил, что на днях мечтал жениться на ком-нибудь, и поэтому, заигрывая, предложил Сени банан от мартышки.