Первые гадости - [49]

— Ну, как можно не пить, не курить, не трахаться часто? Ну, как можно отказывать себе в мелких удовольствиях? — говорил Простофил, разводя руки от непонимания… — Ты же не сумасшедший! И не комсомольский вожак, за которым следят во сто глаз из парткома!

Но Аркадий помнил наизусть завет Веры Павловны и не давал целовать себя без любви работницам ГРЭС. Он садился на забор, доставал карманный словарик и повторял чуждые двум бездельникам звуки.

Девяток яиц, тоже имевший тягу к знаниям, но умозрительную, бесхарактерную и несистемную, сочувствовал Аркадию и махал на него рукой.

Зато Простофил заходился от крика:

— Ну, что он от этого своего знания получит?! Красный диплом?! А мы продадим забор и получим красные сберкнижки!

Часть забора они действительно продали, ссылаясь на бедность, но никто этой аферы не заметил, кроме Аркадия и покупателя.

Наконец открылось, для чего закладывались полевые штабы и строился забор: военное начальство, не довольствуясь продовольственным снабжением части и области, открыло тут свиновыпас, а полевые штабы, легко переоборудованные в погреба, ушли в собственность офицеров и, соответственно, получили кодовые названия: «Полевой штаб лейтенанта такого-то», «Полевой штаб майора такого-то»… («Такого-то» — для конспирации.) И только капитан Чекрыжников— холостой и малоежка — смастерил из полевого штаба гараж.

Объект сразу засекретили от местных жителей и выставили взвод охраны вокруг забора, а свинопасами внутри объекта назначили Аркадия и еще одного паренька — абсолютно дикого.

Девяток яиц на правах «деда» пробовал заступиться за Аркадия, но пришла весна и Девяток яиц демобилизовался.

Аркадий воспринял перемену в службе как издевательство.

— Не знаю, — сказал он дикому пареньку, — есть ли еще где-нибудь страна, в которой человека унижали бы за то, что он много знает.

Но это была напрасная обида, ибо никому из командиров не приходилось еще задумываться: «Много знает рядовой Чудин или права от лева не отличает?» — да и Аркадий скоро понял прелесть нового занятия: командную отстраненность и командную благодарность за каждый прибавленный центнер.

Однажды он взял неучтенного поросенка и пошел к замполиту, чтобы вступить в партию и коммунистом добиваться согласия Чугунова на брак.

— Вы «Свинарку и пастух» смотрели? — спросил Аркадий.

— А как же! — ответил замполит.

— Поскольку я и свинарка и пастух, то хотел бы в партию, — сказал Аркадий. — Мне по профессии положено.

— Мы поглядим, — сказал замполит, — зубри «Устав».

Но, поразмыслив на досуге, он решил, что работнику по сути «теневой» экономики в партию никак нельзя. И не желая прослыть трепачом и не желая лишиться неучтенных поросят, замполит обещал Аркадию прием под конец службы, прекрасно зная, что обманет, не покраснеет и не устыдится…

Дикий паренек, работавший с Аркадием одним кнутом, рос до армии в настолько пустой местности, что даже газеты ни разу не видел и читать-писать, конечно, не умел. И от безграмотности, без книг и телевизора дикий паренек до всего додумывался сам эмпирическим путем.

Аркадий решил поставить на нем эксперимент, подтолкнуть к изобретению письма и посмотреть, что сочинит дикий паренек.

— Как это ты все запоминаешь? — спрашивал он.

— Головой, носом, языком и руками, — отвечал дикий паренек. — Дотронусь до печки и помню, что обжегся.

— А как телефоны запоминаешь?

— А это что такое? — удивился дикий паренек.

— Расскажи мне свою жизнь, — просил Аркадий.

Дикий паренек вмещал ее всю в три предложения.

— А можешь нарисовать свою жизнь так, чтобы я понял без слов?

— Могу, только проще рассказать.

Ничего не получилось у Аркадия. Дикий паренек еще не созрел до письма и упорно не хотел устойчивые словесные понятия выражать согласованными знаками.

Изредка их навещал на «полигоне» Простофил, оставшийся в части без земляков, чтобы подобрать отмычку к какому-нибудь полевому штабу и стянуть оттуда пару бутылок наливки или настойки.

К тому времени у Простофила уже и последний ветер улетел из головы через глотку, жадно потреблявшую все подряд. Образовавшийся вакуум позволял надеяться, что Простофил станет более порядочным, пустым, но не опустившимся. Только Простофил щелкал эти надежды, как фундук, и мазал на хлеб очередной тюбик крема для бритья, в инструкции к которому было сказано, будто он «устраняет зуд в бороде и усах». Но кайф уже не забирал до восторга, от водки Простофила тошнило, конопля шла за семечки, и даже полный шприц компота из столовой асфальтобетонного завода не приносил удовольствия. Да и столовую закрыли на ремонт из-за отсутствия продуктов. Какую-то жидкую эпиляторную дрянь Простофил принял за настойку эфира и нанюхался до такой степени, что обжег бронхи и кашлял три дня, пока медбрат не прописал ему бег трусцой, как отхаркивающее.

Тогда Простофил решил свалить из армии на вольные наркоманские хлеба, нарочно порезал вены на руке и, визжа от испуга, побежал в санчасть, чтобы спасти свою жизнь и комиссоваться. И его комиссовали через три месяца под честное слово, что суицида он не повторит. Но Простофил не поехал домой, как обещал, а поселился на чердаке женского общежития, чтобы не делать никакой работы и только обирать бывших проституток.