Первозимок - [68]

Расхват явно забеспокоился, торопливо хватая из миски последние шматки.

Но фельдшер стал говорить ему что-то ласковое, успокаивающее. Савелий решительно и без боязни просунул кастрюлю через квадратное оконце и отлил половину ее содержимого в миску.

Расхват, исподлобья, но, как показалось, очень внимательно взглядывая на Савелия, начал медленно втягивать в себя воздух - дважды фыркнул, вроде бы нехотя стал отстраняться, как бы изготавливаясь к прыжку.

Но фельдшер, протянув свою руку в то же окошко, легонько прикоснулся к миске:

- Ешь, Расхват, ешь...

Расхват отшагнул вправо, потом влево, глядя то на Савелия, то на фельдшера, потом опять приблизился к миске... Но ел теперь, как показалось Савелию, осторожно, будто пробуя на вкус каждый глоток...

А фельдшер через некоторое время вновь подал знак Савелию. И тот опять, теперь здоровой левой рукой, не забинтованной и не смазанной вонючей мазью, просунула кастрюлю через квадратное окошко в дверце, вылил из нее в миску все остальное, решив, что собака не узнает его. И, обиженный, даже кастрюлю оставил рядом с миской.

Расхват на этот раз уже не отстранился, посмотрел на фельдшера и, уловив его одобрительный взгляд, принялся есть. Однако, к удивлению фельдшера, по-щенячьи поскуливал и повиливал хвостом.

После кормления, когда Расхват вылизал и кастрюлю, и миску, фельдшер застегнул поводок на его ошейнике.

Попрощавшись со сторожем, они втроем вышли во двор, где под навесом, огороженном с трех сторон от ветра, их поджидали одноглазая колхозная лошадь в оглоблях розвальней и корова.

А Расхват сразу же заметался на поводке, требуя давно не испытанной свободы. Но Савелий неожиданно скомандовал:

- Рядом! Рядом, Расхват! - И, к удивлению фельдшера, Расхват послушно вспрыгнул за ним в розвальни:

Лошадь при этом дернулась, кося единственным глазом на собаку.

- Стоять, Буланка! - приказал Савелий, подойдя вплотную к лошади, чтобы проверить упряжь и взять вожжи.

- Поедем... - сказал фельдшер. - Довезешь меня до дому. - И привязал петлей поводок Расхвата к переду саней.

Но Савелий проверил еще, как закреплена веревка на коровьих рогах, потом уж вывел со двора весь свой необычный экипаж и некоторое время шел рядом с розвальнями.

- Садись, - потребовал фельдшер, видя, что Расхват проявляет явное беспокойство, повизгивая, норовит соскочить с саней. Савелий подсел сбоку, оставив ноги в валенках опущенными через разводье, так что время от времени, когда розвальни кренились, он бороздил валенками снег.

Расхват ткнулся мордой в спину Савелия, когда тот усаживался, и негромко радостно залаял, как бы говоря: «Неужели не понимаешь, я узнал тебя!» И, взъерошив солому, устилавшую дно розвальней, вскинул передние лапы на плечи Савелия, пытаясь лизнуть его в щеку.

- Ну, вот видите, - заключил фельдшер, в голосе его звучало недовольство собакой, - пес немного уже и обвыкся с вами, с обстановкой. Вы его не трогайте. Ну, попросту не обращайте на него внимания - так оно будет лучше для него... Да и для вас - тоже спокойней. А там либо мальчонку позовете распорядиться им, либо своего пастуха... Собака сильная, породистая и с чувством достоинства, так что отношение к ней требуется особое... - Фельдшер помолчал немного, потом, уже на подъезде к своему дому, заметил: - А возвращение ваше в деревню поздноватым, однако, получится...

- Да, малость запозднился я... - согласился Савелий.

- Послушайте, а вы не тот ли самый пастух, которого покусали волки? - спросил фельдшер.

- Он самый, - нехотя подтвердил Савелий.

- Теперь понятно... - протянул фельдшер, хлопнул на прощание Савелия по плечу и соскользнул с розвальней.

Почти не прихрамывая, застоявшаяся кобыла без понукания хорошо шла трусцой по накатанной и очищенной ветрами от заносов дороге, корова, видимо надеясь на теплое стойло где-то впереди, легко и послушно поспевала за ней.

Савелий наконец дал волю своим чувствам. Обнял Расхвата, позволил ему лизнуть себя несколько раз в лицо и, гладя собаку, повторял: «Расхватик, выжил, дорогой? Небось и не понимаешь, что я жизнью тебе обязан: разорвал бы меня тот волчина, что руку прокусил, если б не ты... Ну, успокойся, успокойся». - Савелий надавил легонько на спину пса, что означало: «Лежи» - и взялся за вожжи.

Темнота уже скрыла позади спящие окраины райцентра...

И безмолвие, и мороз, и поземка - все это однообразие навевало успокоение.

Однако проехали еще, может быть, двадцать минут, а может, и час, даже больше... И в монотонное спокойствие мало-помалу вторгалось всевозрастающее тревожное уныние.

Савелий вовсе не торопил конягу, понимая, что самочувствие коровы и кобылы, которую неведомо кто назвал, как жеребца, - Буланкой, Буланым, теперь для него было всего важнее, и надо экономить их силы.

Но чем дальше и дальше оставался позади райцентр, тем вроде бы пустыннее и темнее делалось вокруг, словно кобыла вместе с коровой, собакой и Савелием углублялись в какую-то необжитую, страшноватую пустоту. И временами делалось чуточку жутко от окружавшей тишины, потому что монотонного завывания поземки и легкого поскрипывания снега под копытами коровы и лошади Савелий уже не слышал теперь, с головой уйдя в лохматый воротник тулупа.