Первомост - [44]

Положай никому не рассказывал об этом приключении, кроме Лепетуньи, но и этого было вполне достаточно, чтобы во всех уголках Мостищ распространился слух, будто Немой хотел утопить самого сильного из мостищан, видимо усматривая в нем соперника в своей дикой силе.

Само собой разумеется, до Немого этот слух не дошел. Но когда он, по привычке, встретил где-то в укромном уголке Лепетунью, она не подпустила его к себе, толкнула кулачками в грудь, била по щекам, что-то кричала, гневно и яростно, - Немой ничего не понимал. Он попытался восстановить свою близость с Лепетуньей еще и еще, но женщина, обрадовавшись случаю вырваться из-под власти этого темного в своей страсти человека, отомстить ему за свою послушную покорность, за годы женского стыда, изо всех сил держалась теперь за выдуманную спасительную для нее историю о попытке утопить Положая, - она угрожала Немому, что расскажет мостищанам и самому Воеводе все, все. Немой, конечно, не боялся ничего, для него страшным было не раскрытие тайны, он боялся безнадежного одиночества, которое стояло теперь перед ним после отчуждения Лепетуньи.

Это событие задело также Светляну и Маркерия. Первой заметила это половчанка. Воеводиха видела, что руки детей разъединились. Девочка и мальчик сидели на лавке еще рядом, но уже не как одно существо. Сидело двое еще не чужих друг другу, еще сближенных чем-то чистым, нетронутым, но уже словно бы и отдаленных, отчужденных. И еще заметила Воеводиха, что у Маркерия все отчетливее определялись черты мужчины. Заострилось лицо, в каждом движении плеча, в каждом взмахе руки ощущалась сила, голос окреп, даже ростом парнишка стал выше. Видимо, все это было в нем и раньше, видимо, накапливалось постепенно, а тут вдруг открылось под влиянием сурового приключения с родным отцом.

Воеводиха ждала, что событие на Реке скажется на взаимоотношениях Светляны и Маркерия заметнее, что не ограничится все лишь расплетением рук и видимой отчужденностью, но и терпения теперь у нее не хватало, она не могла спрятаться за равнодушие подлинное или напускное, решилась ускорить разрыв между мальчиком и девочкой, который стал для нее таким крайне желанным, что ей даже самой было страшно.

Среди своих бесконечных повествований Стрижак, кажется, ни разу не вспоминал истории Иосифа Прекрасного из святого письма. Историю о том, как египетский вельможа Потифар поставил купленного раба Иосифа над домом своим, но, поскольку Иосиф был строен и вельми красив, жена Потифара приметила Иосифа и захотела, чтобы он возлег с нею.

Как ответил на это Иосиф, и что случилось потом, и как расплатился он за то, что хотел уберечь честь господина своего, - об этом говорить излишне, потому что никто из участников нашего повествования не слыхал от Стрижака этой истории, а возможно, и сам Стрижак не знал ее или же не придавал ей значения, но все равно на свете часто повторяются события сходные, и не как отражение давно минувшего, а вызванные самой жизнью в ее законах, часто причудливых, а то и просто хищных.

Какое дело было молодой половчанке до того, что тысячи лет назад могло быть уже то, что могло бы случиться теперь с нею, или же не было никогда того, чего она возжаждала внезапно, всеми силами своей свободной от рождения, развращенной, если хотите, ранней волей души, впоследствии безжалостно скованной холодным Воеводой Мостовиком. Воеводиха первой в Мостище увидела в Маркерии мужчину, еще никто не заметил того, что было покрыто пеленой времени, а нетерпеливая половчанка уже сорвала эту пелену, загорелась сердцем, возжелала этого юного, сильного, смелого юношу, она не хотела ждать, у нее не было ни времени, ни сил для этого, она возжелала иметь юношу в своих руках сразу, немедля, - и вот Стрижак заметил, что все трое сидят рядом, на той же самой скамье, сближенные и сдруженные знаниями, которые он им передавал, как каждый учитель. Стрижак очень обрадовался, а радость часто ослепляет, вот почему он так и не смог разгадать подлинной причины поведения половчанки.

Не разгадали этого и дети, не почувствовал ничего и Маркерий, даже наоборот - словно бы обрадовавшись человеческому движению половчанки, снова брал Светляну за руку, даром что между их отцами случилось что-то на Днепре очень тяжкое; Воеводиха напрасно надеялась, что между нею и Маркерием проскочит черная искра обоюдной зачарованности; ничего этого не произошло, она лишь сильнее и сильнее загоралась своей мечтой, с огромным трудом сдерживалась от неосмотрительного поступка, одновременно чувствуя, как разъяряется все сильнее и опаснее.

Время поторапливает, чтобы мы перешли к самым важным событиям, однако пройти мимо половчанки никак невозможно, как невозможно пройти мимо Стрижака и его обучения. А что такое обучение, кстати сказать? Кто знает, что пробудилось бы в душах Светляны и Маркерия от забот Стрижака об их уме, можно лишь с уверенностью сказать, что детская чистота их душ не потускнела, того, что творилось в черной душе Воеводихи, они не умели заметить или разгадать, что же касается Стрижака, то внешнее сближение между тремя его учениками он расценил как следствие своих стараний и, быть может, именно тогда вознамерился найти в Мостище применение своей науке, избрав для этого, конечно, не Воеводиху, слишком высоко поставленную над всем, и не Светляну, слишком маленькую и изнеженную, а Маркерия, доброго юношу, мужа, мостищанина, быть может, значительного, а то и выдающегося.