Первомост - [26]

В восторге своем перед Лепетуньей Немой и не заметил, что вместе с нею пришел мальчик, видимо сын, еще маленький, лет семи или восьми, худенький, остроглазый. Немого тоже угостили карасями, потому что в Мостище не принято было, чтобы двое ели, а третий стоял в стороне. Кроме того, перед Немым, как мы уже говорили, все заискивали, хотя, правда, тут был еще Мытник, человек, поднятый в Мостище на высоту чуть ли не воеводскую, но караси, в особенности жареные, да еще со сметанкой, обладают удивительной способностью уравнивать людей и умиротворять. Так вот, к большой глиняной миске, наполненной жареными карасями, сели трое мужчин, присела также юркая и светлая женщина, мальчишка тоже получил свою рыбешку, но не стал есть возле взрослых, а, схватив карася за хвост, отбежал подальше в сторонку, перегнулся через поручень моста и, всматриваясь в воду, небрежно помахивал вкусным карасем, равнодушный к еде так же, как и его мать, потому что есть на свете вещи более важные и неотложные, чем жевание и глотание.

Лепетунья тоже не думала приниматься за еду, она продолжала говорить о своем, муж и Мытник, привыкшие к ее болтливости, вовсе ее и не слушали, - пускай себе журчит ручеек над ухом, пускай разлетаются во все стороны пестрые птички Первулиных слов, а они тем временем будут лакомиться карасиками, потому что, скажем, Положаю добрый харч нужен для поддержания постоянной силы в его большом теле, а Мытнику очень хотелось быть полнощеким, ибо что же это будет за мытник на самом великом в Русской земле мосту, если он отощает.

Но Немой не стал есть, хотя и охотно присел к мужчинам. Он посидел, ожидая, пока начнет полдничать женщина, с нескрываемым возмущением следя за тем, как во ртах Мытника и Положая исчезали одна за другой рыбины, когда же его жестами еще раз пригласили приняться за рыбу, он показал, что не сделает этого, пока не станет есть женщина. Показал это Немой мрачно и словно бы даже сердито, но на Лепетунью его забота произвела впечатление, женщина выбрала в миске самого сочного карася, подала его Немому, а потом взяла и себе и начала есть. Ела она мудро и прекрасно. Это не было обыкновенное насыщение, как у Положая, ничего общего с обжорством Мытника, - женщина ела рыбу с такой же привлекательной непринужденностью, как, скажем, если бы собирала она губами вишни с ветки или просто целовала бы лепестки облюбованного цветка. Немой обескураженно смотрел на Первулю, забыл о своем карасе, которого беспомощно держал в руке, лишь немного погодя, спохватившись, что его восторженность может быть замечена Положаем, да и самой женщиной, он наклонился над рыбиной, не переставая украдкой наблюдать за Лепетуньей, которая, как ему показалось, превосходила все виденное им до сих пор.

Разумеется, он не мог слышать, что Лепетунья, быстро и красиво расправляясь со своим карасиком, ни на миг не умолкала и, сосредоточенная в своей говорливости, не могла заметить чрезмерного любопытства, проявленного к ней со стороны Немого. А Мытник и Положай, в свою очередь, пропускали мимо внимания и слова женщины и смущенность Немого, - для них вполне достаточно было карасей, и уже когда обглодана была последняя косточка и выброшена вниз, в Днепр, Мытник самодовольно вздохнул, а Положай для приличия вспомнил, что он же еще и отец и, значит, должен заботиться о сыне, поэтому крикнул мальчику:

- Маркерий, съешь-ка своего карасика!

Мальчик, видимо хорошо зная, что отцовские слова ни к чему, собственно, не обязывают, вприпрыжку носился по мосту, заглядывая то сюда, то туда, постреливая быстрыми темными глазенками и обращаясь с жареным карасем так, будто это была выстроганная из дерева игрушка.

Если поведение мальчика вполне укладывается в привычные для такого возраста рамки, то его имя нуждается в объяснении. Потому что среди мостищан, где каждый человек выполнял определенные обязанности на мосту, отчего в большинстве своем происходили и их имена, слово Маркерий казалось чужим и непонятным. А откуда берутся слова? Пока не появился в Мостище Стрижак, который в дальнейшем будет доказывать, будто слова идут от бога или же, по крайней мере, от Воеводы, здесь господствовало убеждение, что слова не берутся ниоткуда, что они существуют вечно, всегда одни и те же, количество их не увеличивается и не уменьшается, а люди пользуются ими в зависимости от потребности, применяя то одни, то другие, одни на время забывая, другие - вспоминая, - так оно и ведется испокон веков.

Но вот падает на Мостище словно бы с неба чужое и непонятное имя Маркерий, оно уже живет среди них, потому что отдано сыну Положая и Первули. Заслуг Положая в этом деле нет никаких, поэтому говорить следует лишь о женщине.

Первуля, вопреки ее имени, которое должно было бы свидетельствовать о ее первородстве, была не первым, даже не вторым ребенком, а только третьим у своих родителей. Но ей повезло - у нее был веселый отец. Это был мостищанский торговый человек, который, служа Воеводе, часто бывал в Киеве, а то и дальше, много ездил по свету, много видел людей, обладал щедрой фантазией, был убежден в своей незаурядности на этом свете, поэтому, когда появилась у него дочь, он назвал ее пышно, чуть ли не по-боярски или по-княжески: Первослава. Ибо первая, и должна была бы прославить его род. После дочери ждал он сына, но на свет появилась еще одна дочь. Немного огорченный, он еще не утрачивал надежды. Беззаботный отец решил отнестись к божьему дару с соответствующим юмором и назвал вторую дочь так: Первица. Объяснение было очень простое: раз родилась первой после Первославы, значит, и будет Первица.