Первогодки - [40]

Мокееву нечего было сказать. Косарев тяготил его. Был тот взвинчен и, кажется, устал не меньше его. Флягу свою он осушил до дна, и она валялась рядом со свинченной пробкой.

— Вот что, — он потянулся губами к уху Виктора, — скажи Жмакову, что мы дотянем без него, одни.

Виктор, лишь бы отделаться, устало кивнул. Отдыха требовали не только ноги, хотелось на минутку-другую забыть все на свете, смотреть на глубокое, чистое августовское небо, на легкое облачко, гонимое ветром на запад, но голос Косарева все жужжал и жужжал над ухом:

— Так ты смотри, смотри… Не забудь сказать. Слышишь? Да вон он, сюда идет.

Сержант Жмаков присел на корточки в ногах у Мокеева и бесцеремонно схватил его за голую пятку.

— Ого! — в голосе его послышалась озабоченность. — Выходит, Мокеев, умение заворачивать портянки тоже важная наука. Или я не прав?

«Да прав, прав!» — хотелось крикнуть Мокееву. Он чувствовал себя во всем виноватым. С мукой смотрел он на Жмакова, на Косарева и всех остальных. Что вы от меня хотите? — говорил его взгляд. Оставили бы его в покое хоть на пять минут. Виктор не понял, зачем Жмаков развязал шнурок своего вещмешка и извлек новые байковые портянки. Сержант встряхнул их, любовно подержал в руках, словно разглядывая товар.

— Дембельские, — со вздохом сказал он. — Ну-ка давай сюда ногу!

— Что вы? Не надо, — слабо возражал Мокеев, хотя понял, что это выход из его положения.

— Я дам «не надо». Довел до такого безобразия ноги. Раньше за это дело взыскание отваливали.

— За кровавые волдыри?

— За них.

— Это когда — раньше? — с недоверием спросил Мокеев.

— Дед у меня воевал, вот и рассказал. — Сержант в мгновение ока завернул портянку и подоткнул ее так, что она крепко держалась на ноге.

— Теперь сапог.

За брезентовые ушки Виктор натянул сапог и на секунду замер, прислушиваясь к новым ощущениям в ноге. Кажется, боль утихла. Торопясь, он вторую ногу обернул уже сам, обул сапог, поднялся, с опаской топнул ногой. «Терпимо, — с радостью отметил он, — теперь дойду, как-нибудь дотяну».

— Портянки, браток, меня и научил закручивать дед, — усмехнулся сержант, — а он до Померании дотопал. Где ползком, где бегом. Двадцать тысяч километров накрутил его солдатский спидометр, а нам осталось всего семь. Семь и двадцать тысяч… Улавливаешь?

— Улавливаю, — охотно отозвался солдат.

«Как по-новому раскрываются люди», — разглядывая скуластое лицо Жмакова, думал Мокеев. Сержант, любивший в трепете держать первогодков, оказался добрым и даже сердечным. Мокеев повернул голову и встретился со взглядом своего «буксировщика». Мимикой, жестами тот напомнил об уговоре. И Мокеев, кляня себя за бесхребетность, бодренько проговорил:

— Спасибо, товарищ сержант. В такой обувке и без вашей помощи теперь обойдусь.

Краем глаза Мокеев видел, как одобрительно кивнул Косарев. Он беззвучно шевелил губами, тряс ладонью, всем своим видом говоря, чтобы Мокеев действовал в том же духе.

— У вас еще есть шансы прийти первым, — продолжал Виктор.

— Не трать энергию, — оборвал его Жмаков. — Хорошо, что ты сможешь без помощи, только в этом я хочу убедиться лично.

Сержант встал, взглянул на часы и объявил построение. Косарев подниматься не торопился. Светлые глаза его зло и презрительно смотрели на Мокеева.

— Из-за тебя все, из-за тебя!.. — проговорил он и с силой ударил кулаком по земле.

* * *

После привала Мокеев некоторое время еще держался в общей массе расчета. Боль в ногах из-за потертостей с новыми портянками сказывалась меньше, однако с каждым новым километром усталость все больше и больше охватывала его. И вскоре он стал испытывать такие муки, что, казалось, умереть было бы легче. Держался Мокеев теперь только благодаря своей гордости и упрямству. Все трое снова оказались в хвосте колонны.

Мокеев был в какой-то прострации и не сразу понял, почему он пылит по дороге один, а когда оглянулся, то позади, метрах в двадцати, увидел распростертого на земле Косарева. Над ним склонился сержант. У Виктора не хватало сил даже удивиться.

«Встать! Да подымайтесь же», — доносились до него слова сержанта, но он не хотел думать о Косареве, о причине его падения. Виктора интересовал неожиданно выпавший на его долю отдых. Он тут же без команды опустился на обочину, лег на спину и всем телом ощутил тепло земли. Ему не хотелось больше не то что бежать — не хотелось шевелиться, чтобы лечь удобней. Он закрыл глаза и услышал пение птиц. «Откуда птицы?» — удивился он. Почему он раньше не замечал их? «Пить-пить… Пить-пить», — щебетала пичужка. Что это за птица, которая просит пить? Мокеев вспомнил о фляге и торопливо, чтобы не увидел сержант, скрутил крышку и поднес горлышко к губам. Пить-пить… Однако, сделав три глотка, он сдержал себя, повесил флягу на пояс. Почувствовав себя лучше, Виктор прислушался к разговору.

— Что с вами, Косарев? — обеспокоенно звучал голос сержанта. — Вам плохо?

Косареву плохо, дошло наконец до Мокеева, а ему… ему хорошо.

— Ногу сломал. Идите без меня! — на трагической ноте звенел голос Косарева.

«Сломал ногу? — Виктор сел. — А не врет ли?» Не очень-то доверял теперь Виктор Косареву. Понял он, что, подбивая его срезать маршрут, Косарев заботился только о себе, а Виктор ему нужен был для предлога. Сорвавшееся с его языка «не впервой» многое сказало Виктору. Да он наверняка ни одного кросса честно не пробежал! Вот сачок! «Сорвался у него сегодня «скачок в сторону», вот он и симулирует», — решил Виктор и почувствовал, что может встать.