Первое второе пришествие - [4]

На свадьбе Максим Салабонов пил так, что страшно было смотреть: рюмками, стаканами, из горлышка – водку, шампанское, пиво, красное вино, наливался до ушей, вылезал из-за стола, полз на улицу, совал пальцы в рот, чтобы выпростать из себя все, стать трезвым и вновь начать испытывать постепенное накопление хмельного блаженства, а потом снова блевал, и так раз пять.

Он и после свадьбы пил без роздыха, заставляя пить и молодую жену.

– Ну, как она, Машка-то? – спрашивали друзья. Максим честно отвечал:

– Не пробовал еще, некогда! Всякую вещь надо сперва что? Всякую вещь надо сперва обмыть! А потом уж пользоваться! Так или нет?

Приятели хохотали, хохотал и Максим, довольный, что повеселил их.

Но однажды, через месяца, кажется, полтора после свадьбы, будучи трезвым три дня подряд, он захотел-таки попользоваться, если употребить его собственное выражение. Ничего не вышло.

То ли мощное питье подействовало, то ли катастрофически аукнулась служба на аэродроме – рядом с ним, поговаривали, располагался атомный военный объект, а излучение сами знаете как влияет на мужской организм.

Всякое событие жизни для Максима имело смысл лишь в той степени, в которой об этом событии, выпив, можно поговорить. Не выпив, он не только не мог говорить, он даже не мог как следует уразуметь глубину постигшего его несчастья – и что это вообще несчастье. Поэтому, обнаружив свое бессилие, Максим первым делом крепко нарезался – и тогда уж начал мыслить и говорить. На долгие месяцы хватило ему темы для болтовни, а друзья по работе и выпивке с удовольствием слушали его проклятья в адрес государственной военщины, атомной энергии и вообще, между прочим, цивилизации, потому что лишь тогда человек был человеком, когда жил натуральной жизнью, потребляя натуральные продукты природы, обходясь без всякой техники, – брошу вот все и уйду лесником, пасеку заведу в лесу, мед, пчелки, а то охотником стану или в Сибирь уеду, буду колотушкой кедры обивать и собирать кедровые орехи, дружок по армии рассказывал, что выгоднейшее это дело, колотушкой кедры обивать, прибыльнейшее – а заодно и свежий воздух тебе, ягоды, грибы, Сибирь же!.. – так лилась, ковыляла, торопилась речь Максима, где одно цеплялось за другое, другое за третье, а сбоку прилеплялось четвертое, а время шло, – и на девятом месяце совместной жизни с Марией, будто сразу, обнаружился у нее живот.

– Ну, слава Богу! – поздравили родители Максима.

Он принял поздравления разиня рот.

– Кто ж помог тебе, Максимка? – со смехом спрашивали его друзья и собутыльники, которым он так долго, подробно и горячо рассказывал о своей болезни и о ее причинах, забираясь в самые отдаленные мыслительные дали.

– Да я сам ей заделал! Им врешь – а они верят! У меня нормально все и даже больше того! – со смехом же отвечал Максим.

Он опять не мог отыскать в душе отклика на событие. Тогда он выпил и вспомнил, что в таких случаях положено злобно допросить жену, а то и побить.

– С кем, падла? – спросил он.

– Ни с кем, – без испуга и удивления ответила Мария.

– А может, когда мы это… Ну, пьяные обои были, ну, и это самое… и не помним?

– Может быть, – сказала Мария.

Она действительно не знала, откуда в ней зародился ребенок, но не тревожила себя пустыми вопросами. Зародился и зародился, надо, значит, теперь выродить. Скорее бы уж отделаться: она скучала по своей работе.

– Мальчика мне! – приказал Максим.

Ладно, родила Маша мальчика.

Назвали Петром, в честь деда, Петра Завалуева, который, в отличие от зятя, с Зоей попусту времени не тратил, и у Зои родился сын в один день с Петром, и его тоже назвали Петром, не зная, что Максим и Маша своего сына назвали Петром. Если бы они знали, они бы, конечно, подыскали другое имя или попросили бы Максима дать своему сыну другое имя, а не Петр, но раз уж так вышло, что ж, пусть и тот будет Петр, и этот будет Петр, – авось не перепутаем! Через пять лет Завалуева задавило в рабочем порядке поездом.

Зоя сильно горевала. Провожая гроб на кладбище, выла не переставая, больно дергая волосенки обцепивших ее подол сына Пети и дочери, младшенькой Кати, думая, что гладит им, утешая, головы.

Замуж вторично не стала выходить, воспитала детей одна, и дети получились на загляденье. Сын Петр к тридцати годам сшивался уже в самых верхах городской власти, Катя в свои двадцать восемь лет – директор музыкальной школы, две девочки-близняшки у нее, муж – начальник службы подвижного состава на станции Полынск-2. (Это – по состоянию на 90-й год, исходный в нашей истории.)

В восемьдесят втором году отца Петруши Салабонова, Максима Салабонова, разбил паралич. Все отнялось, действовали только язык и глаза.

Сначала, уверенный, что его неподвижность пройдет, он посмеивался.

– Подойди-ка, – сказал он Марии. Она подошла.

– Надави-ка.

Она поняла, задрала ему рубаху, ткнула пальцем – и в отекшем туловище Максима появилась ямка, а в ней выступила, как роса, жидкость.

– Водка! – похвалился Максим. – Меня можно теперь на опохмелку облизывать. А то! – месяц не просыхаю. Нет, вот выздоровею – надо будет денька три отдохнуть или даже четыре.

Но через четыре дня его уже не было.