Первое «Воспитание чувств» - [56]

Они сделались робкими и суеверными, сны, например, ввергали их в тревогу: там мерещился скрытый смысл, пророчества, способные пролить свет на то, что ждет впереди.

— Ты женишься, — пугала его иногда Эмилия, — полюбишь другую женщину, забудешь обо мне.

— Ну а ты? — в свою очередь набрасывался на нее Анри. — Думаешь, твоя любовь выдержит все то, с чем другим не совладать?

— Ей веку столько же, сколько и мне! — возражала она. — В ней вся моя жизнь. А вот твое чувство иссякнет раньше.

Такие предсказания, раз от разу повторяясь, вгоняли нашего героя в замешательство, а поскольку тщеславие его наперед страдало от подобного ущерба, он сам учредил над собою надзор, подогревая свое чувство, и без того прочно укоренившееся в сердце. Он изобретал массу любопытнейших поводов для угрызений, извел сам себя тьмой мелких придирок; так, желание, шевельнувшееся по отношению к другой женщине, представлялось ему чем-то вроде воровства или клятвопреступления, он сторонился его, как черта, дав себе обет лишь одной возлюбленной служить вечно и безраздельно. При всем том он понимал, что в мире есть и более красивые создания, но красота лишь одной была ему впору, ни для какой другой в душе не оставалось места.

Ему бы хотелось, чтобы кресло с вышитыми подушками для ног, в котором она сидела, устав от дневных забот, было изготовлено специально для нее по его заказу, чтобы ничьи более глаза не видели коврика, по которому ступала ее босая нога, а ее уста, даже когда она открывала их, желая произнести простейшие и самые пустячные слова, не размыкались ни для кого другого — только для него, одним словом, было бы желательно претворить всю ее жизнь в единую мелодию, сотворенную им самим и лишь ему одному слышную.

Некогда, в первые дни их союза, они, словно на исповеди, пересказывали свою жизнь, думая, что так лучше узнают друг о друге все, вплоть до сокровеннейших глубин прошлого, им откроются сердечные тайны до самых оснований души и тех ее воздушных замков, что лежат уже в руинах.

Анри живописал ей свою влюбленность в маленькую девочку, игравшую с ним, тогда семилетним, увлечение дамой, повстречавшейся на улице, затем и более продолжительную страсть к продавщице корсетов, мимо чьей лавчонки он ходил в коллеж, а также легкодостижимые удовольствия в объятьях публичных женщин, равно как и все свои желания и грезы. В свою очередь мадам Эмилия поведала, что не любила столько, сколько он, хотя и была старше. Она рано вышла замуж за мсье Рено, которого, как ей тогда казалось, обожала — потому только, уточняла она, что он находил ее красивой, но вскоре, похоронив свои иллюзии, обнаружила себя в ужасающем одиночестве. Тут и появился некий мужчина (имени она не открыла), вот его-то она любила, но он уехал, она уже и думать о нем забыла, сколько времени прошло… более десяти лет! Поскольку в самых искренних откровениях всегда остается что-то недоговоренное, весьма вероятно, что в ее жизни было больше испытаний, о коих она не упомянула вовсе, кто знает отчего: из целомудрия, любви или неопытности в такого рода излияниях — но по какой-то из этих причин она постеснялась излишних подробностей.

И вот в несчастливые дни — а теперь случалось и такое, причем без повода или внешней причины, — они приводили друг другу в укор прежние признания и обменивались упреками в том, что сказано было не все.

— Ты ее еще не разлюбил! — обвиняла она возлюбленного.

— Да я и не вспоминаю ни о ком.

— Только не лги, Анри, ты все еще думаешь о ней, сожалеешь!

— Это о ком же?

— Почем я знаю? О той или другой — из тех, что ты любил.

— Но я люблю одну тебя, ты прекрасно это знаешь… никого другого я не любил никогда.

— Это правда, мальчик мой, правда? — И по привычке часто помаргивая, она придвигалась к нему.

— Ты еще спрашиваешь! — восклицал он. И, обвивая рукой ее плечи, прижимал возлюбленную к сердцу.

— Скажи еще раз… Не забывай повторять это каждый день.

Или же, напротив, она начинала вздыхать и впадала в задумчивость, а Анри тревожился:

— Что с тобой?

— Да так, ничего… оставь меня.

— Хорошо, оставлю, давай, думай о нем.

— О ком?

— Почем я знаю? Ты ведь даже имени его не назвала! Ты все от меня скрываешь…

— Боже правый! Да будь он проклят, если я хоть разок о нем вспомнила!

— Вот так же и меня когда-нибудь проклянешь, если другой напомнит о моем существовании.

— Как ты можешь поверить такому? Неужели это правда? Или ты смеешься надо мной?

И на него в упор нацеливались раскаленные зрачки, простреливая взглядом навылет.

— Ведь ты так не считаешь, Анри… признайся, ну, скорее, я жду!

Может, Анри именно это и думал всего пять минут назад, но еще через пять он уже забывал свои сомнения.

Неясные тревоги изводили наших влюбленных в самые счастливые дни, их настигали грустные предчувствия, сменяющиеся воскрешением надежд. Они больше не смеялись, даже оставшись наедине, и говорили, понизив голос; выходить вместе в город теперь не отваживались из боязни, что их увидят вместе. Мадам Эмилия уже не высмеивала мсье Рено, хотя всячески ему досаждала, когда заходила речь о мадам Ленуар. Даже Анри не мог разобрать, была ли та ревность притворной или истинной — столько настойчивости она вкладывала в препирательства о сопернице с супругом, хотя, когда его не было рядом, и не вспоминала об этом.