Первое правило диверсанта - [8]

Да здравствует духота!

И если повезет не зажариться заживо, то – новый вечер, длинная дорога до общины и попутно продолжение поисков воды и припасов.

Увлеченный такими невеселыми мыслями я шел к приглянувшемуся павильону, внутренне приготавливаясь к тяжелому, как минимум трехчасовому испытанию. На то ты и егерь, подбадривал я себя. Это мало помогало, но ничего другого мне не оставалось.

Остановившись возле входа и держа перед собой арматуру, я осторожно заглянул в темную щель внутрь павильона.

Там в полумраке неясными нагромождениями вырисовывались проржавевшие внутренности трансформатора. Белели на контактах катушек фарфоровые изоляторы. Было довольно тесно, но жаловаться не приходилось. Несколько раз ударив железом по ближайшей катушке и прислушавшись к ответу, убедился в безопасности помещения, что никто не прячется в глубине. Осторожно прикрыв дверь, с удивлением и нескрываемой радостью обнаружил на внутренней стороне приваренные на уровне груди две проушины петель для навесного замка, зачем они были нужны не ясно, но как я сказал раньше, меня этот факт несказанно обрадовал.

Обследовав помещение основательнее и не обнаружив ничего подозрительного, вернулся ко входу, с трудом сомкнул створки дверей и протиснул прут в проушины. Скрежет, который создало трение изъеденного коррозией металла, вызвал внутренний трепет, я на секунду затаился. Прислушался к тому, что происходит на улице.

Тихо.

И сейчас тишина успокаивала.

Двери накалились, и казалось, вибрировали, издавая при этом глухой стон, как утроба древнего чудовища. Пришедшая на ум аллегория заставила содрогнуться, и я постарался выкинуть ненужные мысли из головы. Не хватало еще, чтобы расшалившееся воображение подорвало мое и без того непрочное положение. Я видел последствия паники и отчаяния много раз. Бывало, люди доводили себя до отчаяния и погибали, не дойдя до поселения всего нескольких километров.

Я вспомнил Стаса, опытного егеря. Сбившись с пути, он неделю бродил вокруг лагеря, порой находясь от него всего в сотне метров.

Он выстрелил себе под подбородок.

Мы услышали выстрел и вышли на разведку.

Стас сидел, прислонившись спиной к полуразрушенной стене. Он усох как выветренный на солнце скелет. Отрезанные уши говорили о том, что он дошел до последней стадии отчаяния, которое может причинить только иступляющий разум голод. Один ботинок он снял и вставил большой палец ноги в спусковую скобу своего карабина, плотно прижимая его к груди.

Все, хватит!

Жара на всех действует одинаково – сводит с ума. Я на секунду закрыл глаза, сделал несколько глубоких вдохов и очистил сознание.

Воздух с каждой секундой загустевал. Зная, что будет дальше, я внутренне напрягся, отошел от двери и забрался под одну из катушек. Расстегнул все пуговицы на куртке, лег животом на теплый бетон и, уткнувшись носом в сгиб локтя, закрыл глаза.

Стараясь дышать как можно медленнее и глубже, очень скоро впал в своеобразный транс, словно забылся полусном-полуявью.

Мне виделся другой мир, незнакомый и родной одновременно.

Я видел свежий, ярко освещенный город, не тот, к которому я привык и в котором вырос. Не бесцветные, покрытые пылью руины, а ровные опрятные улицы. Правда, деревьев и тут не было. Несмотря на слепящий свет, было ясно, что он искусственного происхождения. Казалось, город находится глубоко под землей. Мерно гудели работающие еще глубже машины, генераторы и вытяжки вентиляции. Откуда я это знал?

Не представляю.

Навстречу мне шли люди, в их лицах не было ни страха, ни той особенной заботы, что и отличало нас между собой. Видимо, этим я и привлекал к себе внимание. Я спешил спрятаться от них, хотя они и не были враждебно ко мне настроены, скорее они излучали любопытство. Это-то и настораживало меня; привыкшего к уединению и умевшего рассчитывать только на себя.

Я спешил уйти из центра – стремился затеряться на окраине. И спустя некоторое время оказался в периферийных кварталах. За городом раскинулись длинные теряющиеся вдали ряды теплиц, в которых выращивалось все, что угодно. Картофель, огурцы, томаты, травы и даже цветы!

Прежде видевший только после бессистемных и иногда затяжных дождей заросли крапивы, одуванчика и еще чего-то, чьего названия я не знал, я растерялся от такого изобилия зелени.

Внезапно меня насторожил, а после и напугал сначала тихий, но все нарастающий скрежет, идущий откуда-то сверху. Я загнанно поднял голову, ожидая, что сейчас на меня опустится прижимная плита огромного гидравлического пресса. И все, что я увидел в очередной раз, окажется обрывком чужого сна, подсмотренного мною по недоразумению. Или того хуже – это окажется реальностью и меня, и теплицы, и всех тех людей, что смотрели на меня с нескрываемым любопытством, и сам сказочный город раздавит в прах, и не останется ничего: ни пепла, ни запаха, ни послевкусия – ничего, даже памяти.

Скрежет перешел в металлический вой. Я присел на корточки и сжал голову руками, не забывая затравленно глядеть вверх, но, кроме темноты, ничего не видел. И тут меня овеяли знакомые с рождения запахи ночной пыльной прохлады. Проступили отчетливые, более светлые на фоне непроглядной черноты, круги ночного неба. Это открылись гигантские люки на бетонном куполе. Заработали ионизирующие фильтры. Высоко вверху, у самых люков, закрутились радужные завихрения. Меня обдало ни с чем не сравнимым потоком свежести.