Первичный крик - [17]

Сцена вторая. Двадцатитрехлетняя женщина вспоминает это натретьей неделе первичной психотерапии: «Мне было семь лет. Меня взяли в больницу навестить маму. Я явственно вижу синий халат и белые тугие простыни. Я вижу ее вьющиеся не расчесанные волосы. Я сижу на краю кровати… не знаю. Это все, что я могу вспомнить». Я настаиваю на том, что она должна глубже прочувствовать сцену. Вглядеться в нее. Женщина продолжает: «Думаю, что я сижу рядом с мамой. Я смотрю на нее… О! Ее глаза! Ее глаза! Она не узнает меня. Она безумна. Моя мама сошла с ума!»

Это пример раскрытой памяти. Пациентка всегда думала, что мать однажды хотела ее убить, но позже смогла вспомнить, что у матери на самом деле был какой‑то нервный срыв, и в этом состоянии она пыталась убивать детей. Охват памяти немедленно расширился. Она поняла, что это была психиатрическая лечебница, куда поместили мать. Она всегда помнила фрагменты виденной сцены — поездка в больницу, подъем на лифте и т. д. — но никогда не помнила подробностей визита, не помнила, что видела мать и поняла, в каком состоянии она находится.

Расщепление сознания, имевшее место в этих сценах, может быть уподоблено состоянию амнезии, но не столь драматичной и полной, как та, о которой нам иногда приходится читать. Правда, если ситуация была абсолютно невыносимой (например, изнасилование родным отцом, о котором рассказала одна из моих пациенток), когда из сознания под воздействием сильнейшей первичной боли может начисто стереться память о годе или двух, в течение которых произошло такое событие. Иногда сеанс гипноза помогает извлечь из подсознания эти воспоминания, так как гипнотический транс подавляет фактор боли, но я лично не думаю, что гипноз позволяет проникнуть в память при такой подавляющей и ошеломляющей боли. Пациентка, которую изнасиловал отец в раннем детском возрасте, смогла добраться до этого воспитания только после очень многих сеансов и за множество этапов.

Двадцати семилетний мужчина, вспоминая о своем детстве во время сеансов психотерапии споткнулся при воспоминании

о том, как его ударило по голове качелями, о чем он совершенно забыл. Воспоминание не соответствовало боли, какую он испытал в тот момент. Он пережил сцену в следующем порядке: «Я сам не знаю, почему мне так плохо. Вот качели, и сейчас меня стукнет. Удар почти сбивает меня с ног. Какая обида. Но, постойте, здесь должно быть что‑то еще. Где мама? Мама, мама! Вот оно что. Никто не пришел. Вообще никто не пришел. О, мама, мама, приласкай меня, пожалуйста!» Он сказал, что причина, по какой он забыл этот эпизод в том дворе, заключается в том, что он не желал вспоминать, каким одиноким и покинутым он оказался в тот злосчастный момент. «Поэтому я и забыл тот случай с качелями». Воспоминание об ударивших этого пациента качелях были неважным и незначительным само по себе. Значение обстоятельств, сопутствовавших этому случаю, напротив, было катастрофическим. Катастрофичность заключалась в том, что в тот момент никто не пришел к нему на помощь, ему было отказано в сочувствии и заботе, и с тех пор мой пациент всю жизнь пытался заставить людей помогать себе. Когда же он обрел способность понять, что в действительности мать, которую он считал любящей и доброй, нисколько о нем не заботилась, его воспоминание о случае с качелями стало осознанным, законченным и реальным.

Невротическое воспоминание зачастую похоже на сновидение, и люди обыкновенно при попытке вспомнить события раннего детства испытывают те же затруднения, что и при попытке вспомнить сновидение. Я полагаю, что условием прочного, конкретного воспоминания является конкретное переживание — то есть, человек должен полностью погрузиться в свое переживание и не вытеснять его из сознания, поддавшись страху или возбуждению. Некоторые пациенты идут по жизни, практически не сознавая, что происходит вокруг них. Они часто жалуются, что в их жизни не происходит ровным счетом ничего. Но все дело в том, что «что‑то» происходит с их «нереальными двойниками». Они идут по жизни, но их личность, их сознание, присутствуют в жизни не полностью. Обычно такие люди живут за своеобразным барьером, который отфильтровывает переживания, впуская в сознание только приятные переживания. Когда на сеансах первичной психотерапии пациент

начинает подкапывать барьер, то он обретает способность увидеть, что в действительности означают его переживания и некоторые аспекты поведения, притуплённые болью.

Возьму на себя смелость предположить, что память подавляется в той степени, в какой это соответствует степени ключевой первичной боли, причиненной во время первичной сцены. Если какое‑то текущее оскорбление высвобождает старую боль и обиду — например, ощущение собственной тупости — то такое событие либо забывается совершенно, либо вспоминается очень смутно. Насколько ярким и достоверным будет воспоминание зависит от того, насколько сложившаяся ситуация будет похожа на ту, которая вызвала первую обиду, то есть, причинила первичную боль.

К тому факту, что система нереальной памяти начинает работать во время первичной сцены, надо сделать несколько важных примечаний. Например, невротик может иметь феноменальную память на даты, места и исторические факты и даже факты, касающиеся его собственной жизни, но при этом его память может служить только одной цели — поддерживать защитный барьер, который словно говорит ему: смотри, какой я умный и знающий. Более же глубокие аспекты памяти могут быть полностью блокированы. Воспоминания нереального «я» избирательны и застревают в мозгу только чтобы ослабить напряжение и морально поддержать «ego». Это означает, что так называемая хорошая память невротика есть, по сути, лишь орудие защиты от