Первенец - [8]

Я наконец обрел дар речи:

- Послушай, дядя, что все это значит? Ведь ты был минуту назад мертв?

Черты его лица разгладились, то, что казалось мне печатью страдания или, по крайней мере, какого-то глубокого неудовольствия, сменилось добродушной усмешкой. Но ответил он неохотно:

- Глупости... Просто мне что-то приснилось. Всякая мерзость. В общем, Нестор, кое-что дурное, скверное...

- Это не объяснение, - возразил я. - Нет... Когда человеку снятся кошмары, он вовсе не похож при этом на мертвого.

- Похожий на мертвого это не то же самое, что мертвый. А что, ты испугался, бедный малыш? Иди ко мне, я тебя расцелую!

Он беспокойно поерзал там, за свечой, как бы намереваясь раскрыть объятия.

- Не стоит, дядя, - предупредил я, - не двигайся, не подходи ко мне. Я видел тебя покойником.

- А зачем ты разжег тут свечку? Отпевал меня? Ну, голубчик, уморил! Ты меня отпевал? Меня, самого живого из всех твоих дядюшек?

Он смеялся до слез, но мне казалось, что смехом он всего лишь прикрывает собственную растерянность.

Уже светало, и дядя задул свечу. Он подошел к буфету, достал бутылку вина. С улицы донесся вопль нестройного пения. Деревня просыпается рано. Я нехотя сел напротив дяди и выпил стакан теплого вина. Было душно, и вино кипело в бутылке. Это был малоприятный напиток, и я отказался от повторения, предложенного дядей. Он выпил сам, встал и принялся ходить из угла в угол, мелькая хмурым, сосредоточенным лицом волевого человека. Он обливался потом и облизывал языком влажные губы. Затем он велел мне:

- Рассказывай, парень, что с тобой приключилось. Знаю, ты не потащился бы в эту глушь, если бы не нуждался в моей помощи.

Я не утерпел и спросил его, ожившего мертвеца:

- Ты продал душу дьяволу? Или дьявол тебе?

- Перейдем к сути дела, - отпарировал он довольно сурово.

- Логично, - сказал я.

Дядя Самсон отпил глоток вина прямо из горлышка и поднял на меня отчужденно-проницательные серые глаза, приготовившись слушать. И я рассказал ему без утайки обо всем, что произошло со мной в заброшенном доме. Он внимательно слушал. Когда я заговорил о спасительном появлении Агаты, которая и вывела меня из мрака к солнечному свету, дядя Самсон задумчиво произнес:

- Эта баба... как ее?.. эта Фенечка Александровна опоила тебя какой-то гадостью, не так ли? Плюс к этому твоя знаменитая впечатлительность. Ну и начались галлюцинации, своего рода белая горячка. Так я объясняю это происшествие.

Я возразил:

- Однако девочка удушена.

- Не удушена, а задохнулась, если я верно понял твой рассказ. И твоей вины в том, что она погибла, нет. Что же тебя беспокоит, мальчик?

- Если бы это было все, дядя, я бы и не приезжал к тебе. Но дело обстоит гораздо хуже... Дай мне досказать, история-то получила продолжение. Ну, сначала все шло отлично. Агата, возвратив меня домой, была сама нежность, не могла на меня надышаться, и я отвечал ей тем же. Я снова стал пописывать рассказики для журналов, чтобы подзаработать деньжат. Мы, как ты знаешь, на эти мои гонорары и живем. В общем, все вернулось на круги своя. И моя совесть была спокойна, я вполне убедил себя, что не имею никакого отношения к смерти Глории, и старался поскорее выкинуть из головы эту истрию.

Только одно меня смущало: я подозревал, что Агата еще не скоро пришла бы за мной в тот заброшенный дом, если бы у нее не кончились деньги. Но вслух я эту мысль не высказывал, решил сделать вид, будто не понимаю истинных причин ее желания поскорее примириться со мной. А с другой стороны, вполне вероятно, что она по-настоящему любит меня и затосковала, потому и пришла. Если вдуматься, я совсем не знаю, что творится у нее в душе.

Но оставим эти подробности, они вряд ли тебе интересны. Так вот, несколько дней все шло просто великолепно, можно сказать, заведенным порядком, как вдруг произошло нечто такое, о чем, дядя... Вот этого я не могу вспоминать без содрогания. Это действительно страшно, необъяснимо... Можно заявить, что я галлюцинировал, когда стоял на пороге подвала и чувствовал чье-то присутствие в темноте, но потом... или вся моя жизнь уже превратилась в сплошную галлюцинацию?

- Очень даже возможно, - заявил дядя Самсон, солидно и серьезно кивнув. - Но продолжай, ты меня, сказать начистоту, по-настоящему заинтриговал.

Я рассказал ему следующее:

- Вчера вечером я прилег на диван отдохнуть. Я был дома один, Агата ушла к подруге. Уже наступили сумерки. Помнишь, это зеркало в нашей комнате, зеркало, встроенное в шкаф? Агата вечно перед ним вертится... Шкаф находится сбоку от дивана, я смотрел не на него, а в окно, которое расположено напротив. Но что-то заставило меня повернуть голову и посмотреть на тот шкаф. Я увидел зеркало, а в нем свое отражение... Но так ли? Отражение, дядя? Как бы это могло быть моим отражением, если я лежал на диване, то есть пребывал в горизонтальном положении, а тот, в зеркале, он стоял в полный рост? Ты можешь назвать это моим отражением, дядя? Отражение ли это вообще или что-то другое?

- Это очень серьезно, - сказал дядя Самсон. - Но ты... узнал себя?

- До малейшей черточки. Я хорошо рассмотрел. Даже одежда на нем была моей. Подняться и убежать - этого я не мог, не получалось, не было сил пошевелиться, а лежать и смотреть - это пожалуйста, сколько угодно. Я чуть не умер от страха, дядя, но все-таки рассмотрел хорошо. Это был я, как живой, разве что куда более пасмурный, мрачный, чем я бываю в действительности. Я таким мрачным, кажется, не бываю. А может, он просто очень злой, тот, в зеркале, как ты думаешь? Может, это и есть зло в чистом виде?