Первая заповедь блаженства - [35]

— За мной!!! — взревел академик.

Вокруг нас все куда-то бежали: кто в зал, кто из зала, кто на сцену, кто наоборот. Мы устремились за Дядей Филом, пытаясь не терять его из виду в этой свистопляске. По пути к нам присоединилась Анна Стефановна.

— Филипп! Ради Бога, что происходит?! — крикнула она.

Дядя Фил не ответил: берёг дыхание.

Мы, как были в концертных костюмах (а девочки в балетных пачках) высадились на минус восьмом этаже и побежали к нашему автобусу. Я бежал позади всех, помогая Тийне, которая прыгала на одной ноге.

Я боялся, что при виде автобуса ей снова станет плохо, но Тийна не сводила глаз с безжизненного тела брата, и по всей видимости готова была бежать за Дядей Филом куда угодно. Когда мы залезли в автобус, она растолкала всех и, пробравшись в заднюю часть салона, упала на колени перед диваном, на который Дядя Фил положил Эстонца.

— Что с ним, Дядя Фил? Мама Аня!.. Ну скажите мне, что случилось?!

Её никто не слушал. Дядя Фил пытался перевести автобус на ручное управление, а Анна Стефановна в слезах склонилась над Каарелом, держа его за руку и пытаясь дозваться. Эстонец лежал неподвижно и, кажется, не дышал…

— Зззаррраза! — в отчаянии воскликнул академик и со всей силы треснул кулаком по пульту.

В автобусе замигали аварийные лампочки, и механический голос произнёс:

— Электронный пульт управления неисправен. Переходите на ручное управление.

— Есть контакт! — мрачно обрадовался Дядя Фил. — А ну, все по местам!

Мотор взревел, Дядя Фил заложил крутой вираж, разворачивая машину. Мы не успели сесть в кресла и попадали друг на друга.

Лавируя между другими автобусами, Дядя Фил бешено крутил руль. Я как-то умудрился сесть, но всё равно мне приходилось крепко держаться за спинку переднего кресла, чтобы не вылететь в проход, или в окно.

Наконец, мы выехали со стоянки и, оказавшись в тоннеле, начали нескончаемо долгий подъем по спирали. Я то и дело зажмуривался: мне казалось, что мы вот-вот врежемся в серую бетонную стену.

Однако, мы никуда не врезались. Открыв в очередной раз глаза, я увидел, что мы мчимся по улице. Нас обступили тёмные громады домов. Редкие огоньки светились в их окнах. На свободе начиналась ночь.

Дядя Фил выехал на широкое шоссе, и те, кто страдал морской болезнью, вздохнули с облегчением. Я решил пойти посмотреть, что там с Эстонцем, но мимо меня пробежала Тийна.

— Дядя Фил! — закричала она. — Каарел пришёл в себя, но ему плохо, а мы не знаем, что делать!

— А кто автобус поведёт, интересно?

— Давайте, я поведу! — сказала Тийна.

— Ты?! Ну и шутки у тебя!

— Я не шучу! Я умею водить автобус! Я всегда ездила рядом с водителем, и он давал мне порулить… Это же просто: руль и две педали! Здесь даже переключателя скоростей нет…

— Филипп! — к Дяде Филу подбежала Анна Стефановна. — Пожалуйста, сделай что-нибудь! Я не могу видеть, как он мучается…

— Ёшкин кот! — выругался Филипп Михайлович. — Давай, девка, садись. Вот это что, знаешь?

— Спидометр…

— Держи под сотню и никуда не сворачивай, поняла?

— Поняла, я только разуюсь… в пуантах неудобно жать на педали…

— А твоя нога?

— Потерпит.

Тийна сбросила балетные туфли и, утерев глаза, решительно уселась за руль. Дядя Фил наблюдал за ней некоторое время, а потом, увидев, что Тийна вполне справляется, пошёл в хвост салона. Я хотел было пойти к Тийне, но решил, что ей сейчас не до меня. Я перевернулся, встал коленями на сиденье и через спинку кресла посмотрел назад.

Я увидел заплаканную Анну Стефановну и спину Дяди Фила. Он набирал в шприц лекарство.

— Потерпи, дорогой, — приговаривал он. — Сейчас станет полегче…

Потом доктор наклонился, и я увидел лицо Каарела. Мы встретились взглядом. Глаза Эстонца были большими и тёмными.

— Сэту не полуверки, — сказал он и, кажется, снова потерял сознание.

Анна Стефановна всхлипнула.

— Что же случилось, Филипп? — спросила она.

Дядя Фил ответил не сразу. Сначала он расстегнул на Эстонце воротник, распустил пояс и распахнул полы его ангельского одеяния; я чуть не вскрикнул, и впился зубами в спинку кресла…

То, что я когда-то принял за свёрнутые крылья, а потом за пузо, оказалось непонятной конструкцией, охватывающей грудь, живот и ноги и вживлённой в хрупкое, как у кузнечика, тело Эстонца.

— Травма позвоночника — сказал Дядя Фил, коротко оглянувшись на меня. — Он наполовину парализован. Эта штука давала ему возможность ходить… Она всегда работала неважно… А метресса доломала её окончательно…

В тех местах, где детали конструкции впивались в тело, я увидел тоненькие ручейки крови… Меня замутило, бросило в жар, потом в холод, голова закружилась, перед глазами заплясали разноцветные мушки, я почувствовал, что задыхаюсь… и в следующий миг обнаружил себя сидящим в кресле с ваткой нашатырного спирта под носом.

— Крови боишься? — покачал головой Дядя Фил, отходя от меня.

— Так что же всё-таки произошло? — спросила Анна Стефановна.

Дядя Фил вздохнул:

— Помните золотой браслет метрессы?

— Вот этот, что ли? — неожиданно спросил пианист Серёжа, вытаскивая злополучное украшение из кармана брюк. — А что вы так удивляетесь? Ну да, я захватил его на всякий случай, он ведь, кажется, всё равно сломался… Он был такой горячий, у меня чуть штаны не прогорели…