— Вынь руки из карманов! И что у тебя там — ну-ка, выкладывай!
А у меня как раз были складник там и наган. То есть, какой это наган — наганчик это. Из медной трубочки сделанный, в середине сплющенный и загнутый. Ну, да вы все знаете, какие наганчики делали, бывало. С резиночкой, для взвода бойка. Помните?.. Как вот уже, слышу, на меня посыпалось: «А, вот кто стрелял в дверь у меня на уроке?» И меня давай песочить. И, когда уже я стал и шпаной, и убивцем почти что, в учительскую вошла Екатерина Петровна. Это еще при ней было. И она, дав всем высказаться, сказала: «Давайте спокойно разберемся, Лидия Васильевна, у вас на каком уроке стреляли? Но ведь он сидел у меня в это время. Так ведь, Митя?» Я сказал со слезами: да. Но, надо прямо признаться, это стрелял я. Но ведь я никого не убил. Зачем же так сразу и меня не знай кем считать. Ну, ладно: чего не случается только в школе. Все бывало. Я просто хочу сказать еще, что эта самая новая учительница мне не давала спуску ни в чем. Господи, это если рассказать, как я мучился и сколько выстрадал я с ней — это равно поведать про страдания самого святого грешника... То есть, я хочу сказать, том, целый пузатый том составляет страдания наши. Потому что... мне не мила, противна стала школа. И как путь-дорога до нее удлинилась без Екатерины Петровны! А гора, на которой у нас стоит школа, стала до того высоченная, что на нее поднимаешься, поднимаешься... Но вот — ух! — поднялся я. Поднялся и... тут тебя опять толкнут вниз. А потом по селу у нас пошла корь; потом, когда корь прошла, золотуха за ней пошла по селу. И я все второе полугодие, считай, в школу не ходил. И, естественно, результат: «Ты не перешел. На второй год, скажи матери, ты остался».
— Ой, да не плачь ты, не плачь. Чай, ща тебе тока шесть годов, и ай ты один не перешел. И Волька с Витькой не перешли. Не плачь, не плачь, сынок. Ище ты всех перегонишь у меня..
А у меня глазки капают, капают сами. По одной слезке из каждого глаза. Из одного — Екатерина капает, из другого — Петровна...
