Первая труба к бою против чудовищного строя женщин - [68]

Сквозь ветровое стекло я разглядел дерево со сломанными ветками и свежей раной на стволе.

– Ну как, припоминаете? – настаивал полисмен. Я ответил – нет, ничего не помню. Так я сказал ему. Однако что-то знакомое в этой местности было, хотя, готов поклясться, никогда прежде я здесь не был.

– Много лет назад мы патрулировали эти места, – сказал он. – Тут был мотель, его давно снесли.

Я бы ни за что не стал у него спрашивать название мотеля, но он поспешил сам:

– «Горец» – вот как он назывался, – сказал он.

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

В субботу меня выписали из больницы. Я полностью пришел в себя и, если не считать травмы руки, был здоров. Доктор Бёрнз надеялся, что со временем и рука обретет подвижность.

Около часа пришлось ждать такси, которое должно было отвезти меня обратно в Камберлоо. Я стоял за кадками с папоротниками в вестибюле, и Гордон Кактейль вместе с доктором Бёрнзом остановились в нескольких ярдах, не заметив меня. Они о чем-то говорили, каждый держал в руке чашку с кофе. Я подумал, что разговор обо мне, и не ошибся.

– … Классический случай, – говорил Гордон Кактейль. – Жаль, что он выписывается. Все признаки хронического эдипова комплекса. Ему кажется, что он возвращался обратно в утробу. Массивный комплекс вины. Он говорит, что его сестра-близнец погибла вскоре после рождения, а потом в тех местах, где он жил, происходили катастрофы и погибала значительная часть населения. Он пережил неудачный роман и несколько лет наркомании, которая привела к галлюцинациям. К этому присоединяются явные элементы параноидальной шизофрении: он уверен, что недавно им завладело иное существо. – Кактейль покачал головой. – Право, Бёрнз! Такой случай не часто встречается.

В этот момент доктор Бёрнз увидел меня и кашлянул. Гордон Кактейль обернулся и тоже заметил меня.

– А, мистер Полмрак! – сказал он. – А я как раз говорил о вас.

Его нисколько не смущало, что я подслушал диагноз. Невероятный, ужасный человек – человек без тайн, готовый повторить перед всем миром то, что сказал наедине. Доктору Бёрнзу стало неловко, он поспешил уйти.

– Мистер Полмрак, – сказал Гордон Кактейль, – если б я мог уговорить вас встретиться со мной снова. – И он заговорил самым вкрадчивым и убедительным тоном. – Послушайте, раз в месяц я приезжаю в Камберлоо, в Центр душевного здоровья. Я мог бы составить расписание сеансов для вас.

Я ответил, что мне это не нужно, и доктор понял, что я не шучу.

– Ладно, – сказал он. – Коли вы так считаете… Но если передумаете, вы знаете, как меня найти. Поверьте мне, когда испытания, подобные вашим, облекаются в слова, это целительно. Даже если вы не хотите разговаривать со мной или с кем-либо другим – запишите все это. Это поможет вам выздороветь.

Я с отвращением пожал плечами и отвернулся, но Гордон Кактейль сказал такое, от чего я вынужден был задержаться:

– В нашем разговоре вы упомянули «чудовищный строй женщин». Я подумал, что вам было бы полезно узнать: слова эти составляют часть названия старинной книги. Полное название – «Первая труба к бою против чудовищного строя женщин». Или вы знаете это? Я заглянул в энциклопедию и выяснил, что речь идет вовсе не об армии уродин. Слово «строй» означало «правление», монархию. Автор выступал против того, чтобы женщин допускали к власти. Вот и все – «предостережение против скверной тирании женщин», что-то в этом роде. Хотя вообще-то автор не жаловал женщин, это правда. Возможно, его бы вполне устроила ваша трактовка – строй женщин, марширующий под развернутым знаменем, внушающий ужас миру.

Вечером я вернулся в Камберлоо. Консьерж приветливо поздоровался. Он видел мою записку и присмотрел за Минни, пока я был в отъезде.

Я поблагодарил его. Лифтом ехать я не стал, поднялся к себе по лестнице, с трудом подавляя страх. Мне казалось, что пятно поджидает меня дома. Я осторожно приоткрыл дверь, и что-то черное ринулось мне навстречу. Я дрогнул – но то было не пятно, а всего-навсего Минни, хвост торчком, а мурлыкала она громче прежнего.

Я закрыл за собой дверь и поспешно оглядел квартиру. В гостиной всё на месте. В спальне свечи, расставленные вокруг кровати, оплыли и превратились в восковые кляксы. Черная таблетка все еще лежит на тумбочке. Я отнес пилюли обратно в ванную.

Налив себе скотча, я опустился в кресло, пристроив на коленях Минни. Поглаживая ее, я впервые за долгое время позволил себе расслабиться.

Или нет еще. Я снял с колен кошку и сходил в спальню за фотографией. Положил ее на стол в гостиной и стал внимательно разглядывать сквозь лупу: мать и отец стоят на занесенной снегом парковке. За спиной – какое-то здание, рядом стоит машина. Одна из тех старомодных машин, на каких уже не ездят, сплошь зализанные горбы и плавники.

При виде машины мое сердце учащенно забилось. Я перевернул снимок, отогнул перочинным ножом небольшие зажимы, снял рамку и вытащил фотографию. Перевернул ее. Верхняя полоска, шириной около дюйма, была матовой. Я едва различал старомодную неоновую вывеску над входом.

Рука, державшая лупу, дрожала, когда я подносил ее ближе к фотографии, пытаясь разобрать название мотеля. Я щурился, пробуя так и эдак расшифровать надпись. В самом ли деле тут сказано: «Горец»? Фотография была старая, фокусировка нечеткая. Когда я подносил ее слишком близко к глазам, изображение распадалось на точки. И чем дольше я вглядывался, тем яснее понимал, что никогда не узнаю наверное – и дрожь в руке успокаивалась. Наконец я сдался. Вернулся в кресло, разрешил Минни снова пристроиться на коленях, взял в руки стакан скотча. И на этот раз позволил себе расслабиться.