Первая труба к бою против чудовищного строя женщин - [30]

Издали я разглядел у калитки тетю Лиззи. А когда мы подошли ближе, дядя приподнял голову и тоже увидел ее. Он помахал ей рукой. Наверное, тетя решила, что дядя просто отгоняет мух. Она не сразу догадалась помахать в ответ.

Когда мы добрались до калитки, дядя окликнул ее:

– Лиззи! Лиззи! – и протянул руку ей навстречу. Тетя помедлила, но все же вложила свои пальцы в его ладонь, и дядя поднес их к губам. – О, Лиззи! Как хорошо дома! – сказал он. Глаза тети расширились.

Солдаты, маневрируя, подкатили тележку к парадной двери. Подоспел слегка запыхавшийся доктор Хебблтуэйт.

– К ногам еще не вернулась чувствительность, – предупредил он Лиззи. – Восстановится через несколько дней. Он не помнит, что с ним произошло. Его разум – tabula rasa [10]. Все происшествие стерто полностью. Надолго ли – остается только гадать. Но, вероятно, довольно скоро он кое-что припомнит. Или все. Обычно так и бывает с амнезией.

Тетя Лиззи вдумчиво кивала.

Солдаты внесли дядю в дом и положили на кровать. Доктор Хебблтуэйт еще раз осмотрел пациента, а тетя Лиззи уже суетилась рядом с ним, поправляя подушки. Дядя Норман не сводил с нее глаз и улыбался. Она неуверенно улыбалась в ответ.

Я внимательно следил за ними. Я понимал, что события складываются очень странно.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Вот так мой дядя Норман с улыбкой на устах вернулся домой к своей убийце.

В последующие дни я уже готов был поверить, что попытка убийства была каким-то недоразумением – тетя стала такой ласковой, такой любящей. Она срезала красные и желтые цветы со своей любимой клумбы и к радости дяди расставляла их вокруг его постели. Кормила его как маленького ребенка, с ложечки, маленькими кусочками нарезала для него мясо. Трижды в день обмывала все его тело. розовой водой. Перед этим она наглухо закрывала дверь спальни, но сквозь филенки я слышал довольное хныканье, сопровождавшее этот обряд.

Во второй половине дня мы с Лиззи посвящали часок пропалыванию дядиного огорода. Телескоп мы перенесли в дом и поставили возле кровати, чтобы он мог наблюдать за ночными небесами через окно. Дядя за все благодарил нас, хотя явно перестал относиться к двум главным делам своей жизни с прежней одержимостью.

В сущности, это был другой человек. Лед в светло-голубых глазах растаял без остатка. Губы научились улыбаться, и улыбка уже выглядела естественной. Свою речь он пересыпал поговорками – тоже нечто прежде немыслимое. Однажды я вошел к нему, и дядя увидел, что я зацепился штанами за колючий кустарник. Он посоветовал:

– Попроси, чтобы Лиззи сразу же зашила. Сапоги смазаны – и дыры замазаны.

А как-то поутру, когда я сидел у окна, любуясь видом на океан, он сказал:

– Смотри-смотри, Эндрю. Такой вид за деньги не купишь.

И он не скрывал нежности к Лиззи. «Старушка», звал он ее, протягивая руки, норовя притронуться к ней, как только она подходила к его постели. Если жена заговаривала с ним, Норман смотрел ей в глаза, не отрываясь, весь уходил в слух.

И со мной дядя охотно общался.

– Посиди со мной, Эндрю, – подзывал он и принимался расспрашивать о Стровене и приключениях по пути на остров Святого Иуды – обо всем, что прежде его ничуть не интересовало. О моей матери он тоже спрашивал.

– Она была прекрасная женщина, – вздыхал он. – Они с Лиззи такдружили. Их мать умерла молодой, и девочки растили друг друга. И в школу ходили вдвоем, и все делали вместе. Жаль, что пришлось увезти Лиззи так далеко. – Но тут он просиял улыбкой. – Зато теперь ты приехал к нам, Эндрю. Мы уж постараемся, чтобы тебе здесь было хорошо.

Он спрашивал Лиззи о других островитянах, с кем они были знакомы прежде, пока он от всех не отгородился. Его самого вроде бы удивляло, как он мог превратиться в угрюмого отшельника.

– Понятия не имею, что на меня нашло. Дай только поправлюсь, и буду провожать тебя в город всякий раз, Как пойдешь за покупками.

Тетя ободряюще улыбалась.

Однажды вечером, когда упала тьма (это была пятница), мы с Лиззи сидели у его постели, и дядя рассказывал мне о своем хобби.

– Знаешь, что я высматриваю по ночам, Эндрю? Метеоры. Небеса здесь такие прозрачные, можно разглядеть метеоры, которые никто больше в мире не увидит. Обычно их замечают, лишь когда они вспыхивают и погибают в земной атмосфере. – Он перевел взгляд на жену. – Сам не знаю, почему они меня так привлекают, Лиззи. Холодные, одинокие. – Глаза его сияли от любви к ней. – Принеси мою книгу, Эндрю, – попросил он. – Ту, которая называется «Небесный мусор».

Я взял книгу с каминной доски и передал дяде. Он открыл ее на фотографии метеора.

– Вот видишь, – сказал он, – выглядит, словно обычный камень, какие валяются у нас на огороде.

И тут, едва дядя произнес «камень», он вдруг прищурился. Помолчал; глаза его затуманились. Это слово пробудило в нем воспоминания.

– С тобой все в порядке? – забеспокоилась Лиззи.

– Просто пытаюсь сообразить, как это я ушиб голову, – сказал он. – Помню, как вышел в огород. Выпалывал сорняки на картофельной грядке. Дальше – пустота.

С разговора о камнях все и началось. С этой минуты – ив пятницу вечером, пока я сидел с дядей, и днем в субботу – я видел, как он озабочен, как напряженно размышляет.