Первая спасательная - [8]

Нет, нужно не так, - размышляет Станда. - Мария должна увидеть, ч го я выше окружающей среды - то есть духовно и вообще. У нас с ней могло бы быть столько общих интересов! Например, если бы у меня здесь были книги, как можно больше книг, она непременно когда-нибудь сюда заглянула бы.

"Не сердитесь, но мне очень хотелось бы прочесть вот эту книгу". "Как странно, Мария, ведь эта книга как раз та самая, что словно написана кровью моего сердца; я подчеркнул тут кое-какие фразы, которые заставили меня думать о вас". И вот двое склоняются над книгой; волосы Марии щекочут ему лицо, рука ее касается его плеча. "Станда, это удивительно, ведь то, что вы подчеркнули, я чувствовала тысячи раз!.." И однажды после смены Станда отправился в город-- прямо к букинисту; он почти перестал есть, лишь бы выкроить несколько лишних крон из жалованья откатчика. Книги... какие же книги? Станда долго колеблется, роется в стопках книг и в конце концов уносит сверток, значительно меньших размеров, чем предполагал. И когда он дома перелистывает книги, его охватывает неясное ощущение, что он, кажется, выбрал совсем не то; он не находит фраз, которые хотел бы подчеркнуть для Марии; в книгах нет того, чего жаждет непонятая и разочарованная душа, понимаешь - ни слова о великих подвигах, о подлинно великой любви и искуплении...

И все же у Станды как-то веселее на душе от того, что у него есть уже куча книг, и он пытается все их прочесть. Кто знает, может, когда он работает под землей, Мария приходит сюда убирать комнату, берет в руки одну из его книг, садится на краешек постели и начинает читать, читать; это уже какие-то узы -скажем, духовные узы; это почти так же интимно, как пить из одного стакана. О, если бы от этих книжек повеяло слабым ароматом Марии!

Почему я так люблю тебя, Мария, почему обречен беспрестанно думать о тебе, Мария? Почему? Быть может потому, что у нас столько общего; мы оба живем среди грубых людей, которые нас не понимают, оба задыхаемся от мелочей жизни. Мне нужно столько сказать тебе, Мария! Но будет день, погоди, когда ты прижмешь руки к груди и скажешь мне: "Станда, у меня есть Адам; я никогда не нарушу своего слова, вы должны это понять! Уходите, уходите, мы больше не увидимся, но никого в жизни я не любила так, как тебя..."

Да, пусть будет, как есть, но Станду смущает, что все эти грустные и возвышенные чувства он переживает до ужаса плотски. Он готов целовать или кусать вещи, которых она коснулась; он думает о ее коленях, о руках, о склоненной шее, Мария, Мария! А ночью - ночью он ложится лицом на голый пол, там внизу спит Мария-теперь я ближе всего к тебе; кажется, я слышу твое дыхание, может бьпь и ты слышишь мой шепот, это я опускаюсь на колени у твоей постели, это я ощущаю твое тепло, чьи это зубы стучат - твои или мои? Это я, Мария, слышишь, это я, если бы я посмел прижаться лицом к сгибу вашего локтя, если бы вы выставили мне хоть мизинчик - на, укуси!.. Станда сам ужасается своей любовной ярости. Ты что, дружище Станда, одержимый, что ли, ты совсем обезумел!

Конечно, ничего этого не будет; и Станда пробует думать о госпоже Хансен. Ну, скажем, о ногах госпожи Хансен; или о том, как облегают брюки ее бедра, когда она бегает по саду... Нет, нет, нельзя; и Станда усилием воли подавляет это воспоминание.

Шведка - нечто совсем другое, словно она и не женщина; на нее можно только смотреть издали, и Станде как-то легко, свободно, и он испытывает блаженство. Ну, а Мария - это скорее духовное тяготение, - думает Станда. Такая пугающая близость или что-то такое. Вероятно, это и есть любовь...

Вероятно, это и есть любовь. (То, что было раньше... та глупышка, когда он был еще чертежником... какая же это была любовь? И не сравнить!) Станда рассматривает новый волдырь на ладони, заработанный в нынешнюю смену, и возвращается мыслями все к тому же, что было бы, если бы Мария осталась внизу одна. Он бы непременно спустился к ней - какой-нибудь предлог найти не трудно, - неуверенно думает Станда; и вдруг я сказал бы ей: "Хотел бы я знать, что вас мучит?" Ее руки опустятся на колени.

"Зачем вам это знать?" - "Потому что я очень одинок, Мария. Если я не могу, не смею с вами говорить, так хоть сочувствовать вам..." Внизу тишина, только канарейка скачет и чирикает у Марии над головой, а может, Адама нет дома?.. Станда высовывается из окна. Нет, торчит, как всегда, в садике, присел на корточки, колупает пальцем землю у каких-то саженцев - и ввалившихся глаз не поднимет, так погружен в свое кропотливое занятие или в какие-то бесконечные скорбные мысли.

Вдруг он поднял голову, словно прислушиваясь. Нет, ничего. Станда уже собирался вернуться к своим ладоням и думам, но тут Адам выпрямился и настороженно уставился на дорогу. Там ничего не видно, только с протяжным гудком мчится к "Кристине" машина. Вдруг Адама охватывает спешка, он бросается в дом, выскакивает, па ходу напяливая пиджак, и бежит, даже не захлопнув за собой калитки. Ту-ту! - по дороге проносится санитарная машина, за ней - другая. Станда в тревоге вздрогнул. Что-то случилось! То там, то здесь из домиков выбегают шахтеры и, затягивая ремень, вскакивают на велосипеды, летят туда же - видимо, к "Кристин". Странно видеть улицу, когда все спешат в одну сторону; женщины выбегают на крылечки, смотрят туда же, вниз, где за деревьями видны трубы и копер шахты "Кристина". Что-то случилось, чувствует Станда, удивляясь, как люди сразу об этом узнали и мигом запрудили улицу.