Первая спасательная - [4]

"Что такое я мог бы сделать?-размышляет Станда. - Если бы представился случай и я обронил бы при господине Хансене несколько слов по-французски,то-то он удивился бы! Смотрите-ка, простой откатчик - и умеет говорить по-французски! (Станда уже составил несколько фраз из своих французских словечек, и одну даже в сослагательном наклонении, но не уверен - нет ли в ней ошибки.) Госпожа Хансен, конечно, знает французский; а там, глядишь, и пригласят Станду, например, на чашку чая... Или нет, не то. Вот если бы госпожа Хансен одна отправилась па прогулку по тропинке между отвалами и прудом- у этого места дурная слава, там шляются подозрительные типы, и у Станды бьется сердце, когда он иной раз из любопытства проходит нотой дороге - и там на нее напал бы какой-нибудь хулиган или лучше двое... Госпожа Хансен отчаянно защищается, хочет позвать на помощь, но бродяга душит ее. И вдруг откуда ни возьмись - Станда. Одного пнуть в низ живота, другого ударить кулаком по скуле- и готово.

Госпожа Хансен поднимает блестящие зеленые глаза (нет, они просто серые, но очень светлые), хочет что-то сказать, но у нее только трясутся губы. "Pas de quoi, madame..[ Не за что, сударыня (франц.). ]. - просто скажет Станда. - N'ayez plus peur[Не бойтесь больше (франц.). ]. Я подожду здесь, пока вам будет грозить опасность". И на следующий день в забой к откатчику Станде придет господин Хансен. Он молча, как мужчина мужчине, пожмет Станде руку. "Приходите к нам, господин Пулпан, на чашку чая; моя жена хочет вас поблагодарить". А Григар с Бадюрой будут стоять навытяжку и растерянно хлопать глазами: "Юнец-то каков, кто бы подумал!" И госпожа Хансен будет разливать золотистый чай в беседке, увитой розами.

Может быть, на ней будут те широкие брюки - такие носит она одна. И вы, скажет, должны бывать у нас чаще, господин Пулпан. Нет, Станда непременно будет учиться шведскому языку. А потом госпожа Хансен пойдет поливать цветы, Станда же останется в беседке наедине со шведом. "Теперь, Пулпан, пора серьезно поговорить о вашем будущем; нельзя вам оставаться простым откатчиком, жить среди таких людей. Я возьму вас к себе в контору, чтобы вы могли самостоятельно продолжать образование". Станда покачает головой. "Спасибо, господин Хансен, но я не хочу никакой награды. С меня довольно того, что я смог... хоть что-то... для вас". У Станды даже сердце забилось от гордости и счастья. Да, так я ему и ответил бы. Чтобы Хансен понял, какой я человек.

Хансен ли? Быть может - она, дружище? Разве не было бы все это ради нее?

Так что же, влюблен Станда в эту даму или нет?

Само собой, хотя он ни за что на свете не признается в этом даже самому себе; но это такое удивительное, праздничное чувство - например, ему больше всего нравится в ней то, что она так горячо любит своего шведа, похожего на мальчишку; это слишком ясно видно во всяком ее жесте, ее так и тянет к нему, она так бы и повисла у него на шее: я твоя, единственный мой; прямо в глаза бросается, как эти двое счастливы и опьянены друг другом. Станда не младенец и сумел бы живо себе представить, что у них происходит, когда они опускают шторы, и вообще; но он запретил себе это - и точка. Нет, даже и мысли об этом он себе не позволяет - иначе что-то рухнуло бы, пропало... даже в образе Хансена. Может, и глупо это, но Станда не смог бы смотреть на него с прежним восторженным удивлением, если бы думал о них что-либо подобное. А так они словно из другого мира - красивые, сияющие и удивительно нездешние; пусть называется как угодно то, чем наполнено сердце Станды, оно относится к обоим. Правда, не легко это, сердце словно раздваивается; но ведь всякая любовь должна отзываться болью.

Всякая любовь. Станда понимает это слишком хорошо, потому что в его сердце живет еще одна любовь- просто ужасно, сколько иной раз накапливается в сердце. О, это, конечно, совсем другая страсть, трудная и упорная, и тем труднее, что у Станды она под боком, дома; кто знает, может именно потому он издали поклоняется своей длинноногой шведской богине, чтобы хоть как-то отдохнуть от мучительной любви, что терзает его дома. А-ах, как легко становится на душе, когда издалека увидишь мелькающие среди цветущих роз стройные ноги госпожи Хансен; а там господин Хансен в светлом костюме приплетется к ней без дела, обнимет за шею, а она кинет на него мимолетный взгляд - какая благодать, какое радостное зрелище, даже розы у Хансенов кричат о радости.

В садике под окном у Станды тоже цветут розы, но они совсем не такие; сорви одну, прижми к сердцу и тихонько скажи: "Прощай, прощай навек, лучше я пойду камнем ко дну". Вот как живется в домике Адама.

А дело было так: когда Станду приняли на "Кристину", люди сказали, что у Адамов, кажется, освобождается комната; этот Адам тоже забойщик на "Кристине", так что вы там будете как в своей семье.

Станда огпрацился узнать; видит - красивый новый домик с садиком; у окна шьет женщина. "Вот муж вернется после смены", - сказала она и снова взялась за какое-то голубое платьице. Когда Станда зашел под вечер, в садике копался длинный тощий человек.