Первая русская царица - [45]

– Ведомо ли тебе, – начала мама, – что Иоанн Васильевич отказался от пленения астраханской царской семьи: хочешь, сиди смирно и не балуй, а хочешь, беги в Ногайскую орду, у нас-де в батраках нет недостатка. Вот в Крыму вышла заминка, брат Алексея Адашева врезался в соленые озера – без хлеба и мяса; тут его и пощипала татарва. Если бы не Алексей, быть бы его брату в великой опале, хоть вон из царства беги…

– Давай лучше поговорим о домашних делах, – прервала царица маму, – они мне ближе. Интересно, что сталось с семьей казанского царя?

– Государь смилостивился. Ты же знаешь, сперва он всех хотел определить на черный двор, а Сююнбекшу так даже в прачки. Тогда Божий цветок на колени пала. Слова не сказала, а только сложила руки, точно христианское дите. И ах, как она в эти минуты была прельстительна! Хотя и татарка, а глаза как у херувима, что в церкви нарисован.

– Вот уже который раз слышу: Божий цветок, Божий цветок, а понятия о ней не имею. Не чародейка ли?

– Вот уж этого нет! Она даже наполовину христианка, она питалась грудью христианки, которая и теперь при ней, не нахвалится! Говорит: такое дите дай Бог каждой христианской семье. Ласковая, покорная, певунья, а когда разыграется, так шаловливее котенка. Да вот сама увидишь. Царь велел мне определить ее к золотному рукоделию. Она преподнесла ему своей работы ермолку, расшитую шелками и золотом. И чего греха таить, ни одна наша боярышня в золотной палате не выведет такие травы и таких птиц: самая маленькая, кажется, сейчас запоет. Превеликая мастерица. Сама увидишь, когда велишь явиться к тебе на поклон Сююнбекше и ее внучке! Дай срока неделю, а то и больше, чтобы Алла-Гуль успела вышить тебе сапожки шелками. Один сапожок уже готов. Я говорила – не нужно, у царицы много этого добра, а она сложит ручонки и лепечет по-христиански: позволь, мама, – мамой меня зовет – позволь докончить. Я буду-де просить царицу, чтобы она взяла меня в свои собаки. Как, говорю, в собаки, хотя ты и неверного рода, а все же человек. Виданное ли дело человеку обращаться в собаку? «Ничего, мама, у нас есть такой закон. Я не буду ни лаять, ни кусать, а только если увижу недруга царицы, я все зенки выцарапаю…»

В назначенный день мама ввела в царицыны хоромы всю семью Едигера, который отправился в Касимов, обнадеженный, видимо, что он сменит касимовского царя и сядет на его место. Алла-Гуль чувствовала, что московский царь сделает для нее многое.

Во главе семьи явилась старая Сююнбек. Она преподнесла Анастасии Романовне все свои золотые украшения, сложенные в терлик, обвешанный золотыми монетами. Царица благосклонно приняла дар, но тотчас же возвратила его пленнице. Сююнбек трудно было расстаться с своей любимой шапочкой и подвесками, украшавшими ее старушечью грудь, уши и шею. И когда царица возвратила драгоценности, вся пленная семья ощутила при этом поступке могущественной царицы чувство удовлетворения.

Вслед за бабкой выступила вперед Алла-Гуль. Она повела себя менее сдержанно и не так величественно, как Сююнбек: пала на колени и выдвинула перед собой красивые сапожки. На ломаном, но все же понятном русском языке она сама объяснила, чему она научилась от пленниц, наполнявших дворец казанского царя.

Странной для русского слуха была просьба молодой татарской девушки, пленявшей своей красотой даже старых русских суровых боярынь.

– Царица, возьми меня в свои собаки.

Царица испытующе посмотрела на маму.

– Алла-Гуль просится в рабыни к тебе, – пояснила мама, – она будет ходить по твоим пятам, и если ты укажешь ей на своего недруга, она перегрызет ему горло.

– Ох, не пришлось бы ей перегрызть свое собственное горло.

– Я перегрызу и свое.

Царица не ожидала, что Алла-Гуль поймет тихо сказанное ею слово. Одарив пленниц лакомствами и безделушками, царица отпустила всех и только одной Алла-Гуль дала знак остаться.

– Хорошо, я беру тебя в свои собаки с условием, что ты будешь всегда мне верна. Ты должна будешь признаваться, кто тебя вздумает здесь целовать… хотя бы сам царь… или говорить тебе речи, которые девицам кажутся сладкими, или назначить тебе тайное свидание. Если я одна в хоромах, а у тебя есть что сообщить мне спешно, то подойди к двери и поскреби, как любимые собаки делают, а теперь я поцелую тебя в голову, и иди с миром. От своих скрой, что я тебе даю такие поручения, понимаешь?

Татарская царевна была очень понятлива.

Условленного знака недолго пришлось ожидать. Тихонько открыв дверь, Алла-Гуль вошла смущенной, растерявшейся, точно забыла, зачем напросилась войти. Видно было, что сердце ее очень неспокойно.

– Видишь, царица, ничего не подумай на мой счет, я твоя собака до гроба и скажу, что произошло. Твой Адам – муж, – перевела она для ясности, – велел мне выйти в полночь, когда луна взойдет, в тот дальний конец сада, где твоя хороминка. «Для чего?» – спросила я. – «Не бойся, ничего злого я не сделаю тебе, а на луну люблю смотреть вдвоем». «У тебя, царь, есть ханым – супруга; пригласи ее смотреть луну». – «Она луну не любит». Так вот, как повелишь?

Анастасия Романовна пытливо всмотрелась в свою собаку, так ли она наивна, как кажется? Не хитрит ли татарочка? Нет, не хитрит. Ее смуглое личико розовело под внимательным взглядом, но ни одна жилка не обличала лжи или хитрости. Все было так, как у неиспорченного младенца.