Первая работа - [5]
– У тебя все в порядке? – донесся голос из спальни родителей.
Вот мама! Ничего не скроешь.
– Угу… Только я замерзла.
– Надень кофту. Она в шкафу. Погоди, сама достану…
А то переворошишь все, я только сегодня порядок навела у тебя на полке.
Послышался топот босых ног. Мама у меня даже в самый лютый мороз босиком по квартире ходит. Она выросла в Новосибирске и говорит, что московская зима ей смешна.
Мама появилась в комнате в халате, на лбу очки, в руках – книга.
– Ты прямо как Золушкина крестная из мультика, – не удержалась я.
– Такая же толстая? Или смешная? – проворчала мама.
Она положила на комод раскрытую книгу переплетом вверх, подошла к шкафу и выудила из него свой старый розовый свитер с дырками на локтях.
– Держи.
Я накинула свитер на плечи, стала завязывать рукава узлом на груди.
– Нет, нужно надеть! Давай помогу.
– Ну ма-ам…
Но мама уже уселась на край кровати и помогла мне натянуть свитер. Я скрестила руки на груди и сердито уставилась на нее.
– Когда ты будешь считать меня взрослой?!
– При чем тут… Ты спишь на ходу, вот я тебе и помогла.
– Неправда! Я уже час не могу заснуть!
– Почему?
– Катино белье ледяное!
Мама провела рукой по одеялу, разглаживая его, дотронулась до подушки.
– Вроде теплое, – удивилась она, а потом добавила: – Ты просто волнуешься перед первым уроком.
– Я не умею с детьми, – прошептала я, укрываясь одеялом с головой.
– А? А с Гусей ты неплохо справляешься!
Гуся – это домашнее прозвище Генки, Катиного сына.
В шесть месяцев он никому не улыбался и только твердил: «Га-га-га».
На семейных праздниках нас с ним обычно отсылают в бабушкину спальню. Там он скачет на кровати под музыку из бабушкиного допотопного музыкального проигрывателя, а я снимаю его прыжки на телефон и делаю потом клип, который мы показываем взрослым. Иногда к нам присоединяется Катя. Она закатывает глаза, указывая на праздничный стол, за которым собрались взрослые, и шепчет: «Достали». Катя смеется над нашим клипом, а потом дает Гусе свой планшет. Мы усаживаемся в уголке: Гуся играет, я проверяю электронную почту. Вряд ли это называется «неплохо справляешься с детьми».
– Ты не волнуйся, – мама отвернула край одеяла, под которым мне стало душно, – ты – специалист. Они тебя вызвали. Готовы заплатить за твои знания. Веди себя достойно.
– Страшно, – сорвалось у меня.
– Всем страшно, – кивнула мама, – потом привыкнешь.
Главное, паспорт не забудь. Там целых два охранника: один на въезде во двор дома, другой – у лифта.
Мама ушла. Я лежала, лежала… Думала про разных учителей. Про Ильмиру Александровну, которая проверяет по сто раз каждый пример, но при этом не способна написать правильно мою фамилию. Про литераторшу, помешанную на водолазках. Про свою любимую англичанку Ольгу Сергеевну, которая обожает изводить двоечников, обращаясь к ним на английском. Про историчку, которая презирает всех, кроме Ули (у нее мама работает в музее) и Ромки.
Я не смогла припомнить ни одного учителя без недостатков. Пожалуй, только обществовед Илья Михайлович был ничего. Хотя «ничего» – это самое подходящее для него слово. Он что-то вещал вполголоса, без эмоций, глядя поверх наших голов, и складывалось впечатление, что он нас не замечает. Он был похож на ту рыбу, что не имеет вкуса рыбы, и маленьким детям подсовывают из нее котлеты, выдавая их за мясные.
Даже у Беатрис были недостатки: несмотря на жалобы и протесты, она ставила нам фильмы на испанском, и мы часто не понимали, о чем говорят главные герои.
«Я стану лучшей учительницей, – решила я, – лучшей на свете. Я все время буду помнить о своих школьных учителях и об их недостатках. И никогда не буду издеваться над ученицей. Я стану такой славной учительницей, что девочка будет бежать мне навстречу и повисать у меня на шее».
Глава 6
Изумрудный город
На следующий день первым уроком была литература.
Новый день – новый свитер. Бордовый. Правила у Натальи Евгеньевны нерушимые. Она без конца поглядывала на себя в зеркало, висящее у двери, и поправляла высокий ворот водолазки. Рассказывала нам о бесприданнице, а думала о том, как замечательно она сама выглядит. В волосах у нее блестели две темно-красные детские заколки – под цвет свитера. Эти заколочки вызывали жалость. Я все глядела на них и обещала себе не становиться учительницей, помешанной на одежде.
Настроение у меня было отличное. Я даже вернулась за парту к Ромке. Он обрадовался и решился на шутку:
– Соскучилась?
– Да, но не по тебе, – отрезала я. – Просто на Грибоедова приятнее смотреть, чем на Карамзина.
Я указала на портреты классиков над доской.
– Ну конечно, – не поверил Ромка.
– Наглость – второе счастье? – поинтересовалась я. – Или сам соскучился?
– Я? Да!
Он прямо разъехался в улыбке. На Ромку это было не похоже… Он из породы стеснительных ботаников. Я прищурилась, подумала полсекунды и догадалась:
– Пять по алгебре?
– Она сказала, что я гений! – возликовал Ромка, но тут же примирительно добавил: – У тебя четыре.
– А могло быть пять, – подколола я его, хотя про себя обрадовалась.
– Она бы все равно не поверила…
– Не поверила бы, что я гений? Ты зазвездился… Короче, ты мне должен балл, приятель. Поэтому давай меняться.
