Первая просека - [14]

— Все с собой забрать?

— Да, все, что есть. Надолго!

— Это куда? — поинтересовался Захар.

— Пойдете вверх по течению какой-то тут речки, забыл название. Лес сплавлять будете к строительной площадке. Долго не задерживайся. Проводник там давно ждет.

Захар хотел сказать Качаеву о вчерашнем разговоре со Ставорским, но решил, что ребята подумают, что он, Захар, отлынивает от трудностей, и промолчал.

— А когда нам на работу? — спросила Леля Касимова из-за полога.

— Маленько потерпите, сегодня к вечеру разберемся, — ответил Качаев.

— Куда будете назначать девушек?

— Известное дело куда — в столовую, в прачечную. А кто пожелает, на корчевку пойдет.

— Мы на корчевку пойдем.

— Ладно, буду иметь в виду.

Как только «отдел кадров» покинул палатку, в мужскую половину к Захару вошли Леля Касимова и Маруся Дробышева — скромная, тихая девушка с кудрявыми русыми волосами, выбивающимися из-под берета.

— Ты это что же, Захар, не сказал о своей ноге? — с укоризной спросила Леля Касимова, наблюдая, как он укладывает в свой клеенчатый рюкзак полотенце, мыло, патроны. — Ведь на сплаве тяжело работать.

— А что, я за легкой работой приехал?

— Ну все-таки… Зря, наверное, я поверила тебе тогда, не надо было давать путевку. Погубишь ты себя здесь. — Помолчав, грустно добавила: — Распадается наша коммуна. Хорошо, когда вместе все, свои…

— А где ребята? — спросил Захар, затягивая рюкзак.

— Пошли пароход встречать. Говорят, новая партия комсомольцев едет. А потом пойдут работу просить.

— Привет им от меня передайте. А вернусь — медвежью шкуру принесу вам. — Он улыбнулся весело, озорно.

— Ох, Захар, ты хоть бы свою шкуру принес! — печально сказала Леля Касимова; она выглядела пасмурно: ее тяготили неопределенность и безделье.

По пути к палатке горьковчан Захару неожиданно встретился Аниканов.

— Ты это куда? — удивился Андрей.

Захар объяснил.

— А как же с конным парком?

— Наверное, на сплаве важнее, раз посылают туда. Там нужны люди в сапогах. Пойдем вместе, Андрей, — предложил он, — у тебя ведь тоже сапоги есть.

Аниканов быстро оглянулся по сторонам, вполголоса зачастил:

— Они ведь хромовые, Захар, ты не говори там… Понимаешь, жалко надевать на работу, да еще на сплав леса. Буду пока носить эти туфли, они у меня расхожие. А от хромовых какой прок? Промокнут и сразу развалятся, в два счета!

Захар удивленно посмотрел на Аниканова, не зная, что сказать. Эта новая черта характера поразила его и немного обидела.

— Как же это так? — спросил Захар, отводя глаза от воровато бегающего, скользкого взгляда Аниканова. — Это, по-моему, даже нечестно, не по-комсомольски.

— Да, ну ладно, Захар! Ты об этом молчи, я же от работы не увиливаю? — Аниканов заискивающе улыбнулся, стараясь казаться веселым. — На корчевку пойду, там тоже не легче! Ну, просто жаль новые сапоги, они же у меня хромовые, понимаешь?.. Так ты, значит, не пойдешь на конный парк? Может, мне туда попроситься, как ты думаешь, Захар? Ведь я в крестьянстве вырос, с лошадьми умею обращаться.

— Смотри, дело твое.

Захар ушел от Аниканова растерянным и подавленным. Вот, оказывается, как узнаются люди! Еще вчера Захар думал, что Аниканов тот человек, у которого нужно учиться, кому следует подражать во всем. А может, Аниканов прав? Ведь сапоги-то в самом деле хромовые, дорогие… В душе Захара еще боролись неприязнь и симпатия к этому разбитному малому. В такую минуту особенно хотелось иметь хорошего друга, с которым обо всем можно откровенно и честно говорить, услышать его умный совет…

Бригада сплавщиков, возглавляемая кряжистым горьковчанином Алексеем Самородовым, вышла из деревни только в полдень. Проводник, высокий сутулый мужик с добрым лицом, вывел их на дорогу, вклинившуюся между огородами, и вскоре ребята очутились за околицей, в густых зарослях тайги.

В первую минуту все робко притихли, вглядываясь в лесные дебри. Лиственные деревья — а тут были черная и белая береза, ольховник, осина, ветла — стояли еще голыми. То там, то тут проглядывали молодые осанистые елки и пихты в своих пышных темно-зеленых дошках. Среди густого подлеска, оплетенного высохшими нитями ломоносовки, чернели слипшиеся, ставшие прахом вороха прошлогодней листвы, нанизанные на тонкие веточки шиповника и жимолости.

Припекало солнце, стояла тишина. И душный воздух был напоен пронзительным запахом прели и зреющих почек. Повсюду виднелись впадины, низины, а в них поблескивала дегтярно-черная талая вода.

Колонна двигалась неторопливо, растянувшись на проторенной дороге, вьющейся по узкому лесному коридору.

Захар шагал вслед за проводником и бригадиром, невольно прислушиваясь к их разговору.

— Сплав будет трудный, — глуховато, словно в пустое ведро, говорил проводник. — Река не расчищена от коряжин, первый раз будет идти по ней сплав.

— А жить-то есть где? — окающим тенорком спрашивал бригадир Самородов.

— Два барака в прошлом годе срубили наши мужики, — ответил проводник, — в них лесорубы зимовали. Один барак на нижнем складе, другой на верхнем; в нижнем вы и будете размещаться.

— Трудно ужо, конечно, трудно будет, робята сплавного дела не знают. Только я да брат мой Иванка бывали на сплаве, — говорил бригадир. Он не выговаривал буквы «л», она у него получалась не то как «н», не то как «в»: «бывани», на «спваве».