Первая леди, или Рейчел и Эндрю Джэксон - [37]

— Клянусь Богом, если кто-то засмеется, я убью его!

Никто в этом не сомневался.

Мать Эндрю хотела сделать его проповедником, поскольку он был самым начитанным из трех ее сыновей, научился читать в возрасте пяти лет. К тому же доктор Ричардсон из Уоксхаузской церкви, к которому питала особые чувства мать Эндрю, оказался в состоянии приобрести процветающую плантацию, двухэтажный особняк и самую хорошую библиотеку в приграничном районе. Эндрю был принят на роль чтеца в Уоксхауз, где большая часть мужчин и женщин не могла ни читать, ни писать. Когда из Чарлстона или Филадельфии прибывала недельная пачка газет, — а это случалось раз в месяц, — община собиралась в доме его дяди — сквайра Роберта Крауфорда послушать последние новости. Эндрю читал размеренно примерно сорока слушателям своим резким, пронзительным голосом; он никогда не прерывался и не переходил на хрип, упрямо продвигаясь по выделенным ему для чтения статьям, не останавливаясь, чтобы исправить произношение слов.

Да, было что-то пленительное в озаряемом теплым, ярким светом любви стремлении изучать и постепенно познавать человека. Однако, когда она думала о его эмоциональном, взрывном характере и об их полном неприятностей прошлом, она дрожала за него… и за себя.

1 мая они переехали в Поплар-Гроув. Принадлежавшие им девять негров жили в хорошо обмазанных хижинах, скот размещался в добротном хлеву, а поля были засеяны табаком и кукурузой. Рейчэл привезла из дома секретер орехового дерева, завещанный ей отцом, мать выделила ей щедрую долю домашнего серебра, которое было доставлено еще на «Адвенчере», и обещала отдать ей большие часы. Ее сестры и невестки пряли и шили большую часть зимы и подарили ей лоскутные одеяла, набитые пухом, подушки, матрасы, коврики, скатерти и салфетки, покрывала, полосатые и однотонные хлопчатобумажные ткани, постельный тик, мягкую и гибкую замшу и рулоны отбеленного и неотбеленного миткаля. Эндрю попросил Ларднера Кларка заказать в Филадельфии самую большую кровать с балдахином, какую только можно найти. Кровать заняла всю бывшую молельню Мэри Донельсон. Рейчэл и Эндрю, держась за руки, стояли в центре хижины, которую Молл и Джордж отмыли со щелоком.

— Это наш первый дом, — сказала выразительно Рейчэл, — я люблю его.

— Часть обмазки отскочила, — заметил Эндрю. — Утром я ее поправлю. И затем, внутри мало света; видимо, Мэри уговорила Джона оставить маленькими окна.

Они вышли из дома и прошли до границы своего участка, «начинающегося у сахарного дерева, красного дуба и вяза на берегу реки, отсюда тропа поворачивает на север под углом шестьдесят градусов…». Они прислушивались к пению кардиналов, скворцов, щебетанию воробьиных стай, крикам красноголовых дятлов, перепелов. На скале над рекой они насчитали множество цветов и растений: нарциссы, боярышник столь же золотой, как форзиции, магнолии, сирень, плакучие ивы, дикий лавр, фиалки. Эндрю описал ей расположение полей: здесь будет посеян хлопок, там — кукуруза, здесь — табак, а там — индиго. Тот участок мы отведем под сад, там оставим земли для выпаса скота, а здесь поставим загон для лошадей и жеребят.

— Мы как можно скорее сделаем участок доходным, — сказал он. — Затем, когда будем готовы, продадим его за хорошую цену.

— О, дорогой, не стоит переезжать так быстро. Мы даже не провели здесь своей первой ночи.

— Но это наш не последний дом, Рейчэл, — запротестовал он. — Это лишь ступень нашего движения вверх.

— Куда еще наверх от счастья? — спросила она. — Пока мы любим друг друга, не важно, где мы находимся.

Он поцеловал ее страстные губы.

— Ты сентиментальна, и я люблю тебя за это, но нет причины, почему мы не можем любить друг друга столь же сильно в большом доме и на большой плантации, как здесь, в этой довольно грубо построенной Джонни хижине. Видишь ли, моя дорогая, я честолюбив: хочу иметь много земли, мили и мили земли, огромные стада рогатого скота и лошадей, вырастить зерно на продажу. Я хочу, чтобы мы жили в достатке.

— Я хочу одного — быть уверенной в нашей любви.

Сказала ли она это слишком тихо? Или же он не расслышал? Возможно, не услышал, ибо его глаза ничего не выражали, а губы были сжаты.

— Я хочу, чтобы мы были богаты, очень богаты. Я никогда не хотел видеть отвратительное лицо бедности.

Она нежно взяла его ладонь в свою, подумав: «Я была не права, когда вообразила, будто невидимые шрамы исчезают, иногда они остаются на всю жизнь».

— Мы никогда не станем бедными, мой дорогой, — уверила она его. — Да и как это может быть с нашей энергией и талантами? Но я не побоюсь спать на соломенном тюфяке перед камином и есть мясо прямо с вертела. Я не цепляюсь за вещи, они приходят и так же быстро уходят.

— Это верно, — сказал он с явным нетерпением, — но я обещаю тебе, что у тебя будет все самое лучшее… что бы ни произошло, потому что ты вышла замуж за Эндрю Джэксона — горячую голову.

/3/

Рейчэл запоминала времена года не столько благодаря изменению погоды или листвы, сколько благодаря тому факту, что в январе, апреле, июле и октябре Эндрю присутствовал на сессиях суда в Нашвилле. Когда он уезжал на сессии в Джонсборо, Галлатин и Кларксвилл, один из ее братьев-холостяков приезжал в поместье. Ее часто посещали сестры с детьми. Джейн, чье поместье в Хэйсборо почти примыкало к Поплар-Гроув, бывала здесь один полный день в неделю. Джейн, наблюдая, как ее младшая сестра ведет домашнее хозяйство на обеспеченной всем плантации, спросила: