Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г. - [31]

Остается третий замок: парламентаризм. Но он, т. е. политическая ответственность министерства перед парламентом, устанавливается не законом, а практикой. Министерство формально всегда остается ответственным перед Главой государства, которое его назначает; это не мешает ему просить об отставке, если доверие парламента оно потеряет. Это правило невозможно изложить в форме закона. Этого и не было нужно. Парламентаризм мог легко установиться у нас без изменения текста Основных законов. Чтобы этому помочь, может быть было полезно только изменить некоторые статьи «Положения о Думе», расширить право запроса, изменить ст. 60, которая устанавливала для него санкцию. Но эти статьи забронированы не были. Небольшое изменение их могло бы облегчить введение парламентарных обычаев. Но все-таки парламентаризм стал бы тогда вводиться только фактически по мере роста авторитета Думы в стране и в глазах Государя. В 1915 году, когда авторитет Думы стоял высоко и в патриотическом настроении ее сомнения не было, Государь для ее успокоения был должен пожертвовать четырьмя министрами, хотя к ним своего отношения не переменил. Парламентаризм добывается завоеванием доверия к серьезности и лояльности Думы, а не тем, что она сама его от верховной власти потребует.

Вот путь, которым можно было идти вместо того, чтобы делать шаг чрезвычайный и подсказывать или намекать в адресе, чтобы Государь взял на себя инициативу этих реформ. У этого пути, избранного Думой, были и другие невыгоды.

У нового строя были сильные враги и мало защитников. Народная масса себе еще не отдавала отчета, в чем «конституция» заключается. Было неразумною тактикой начинать свою деятельность тем, чтобы конституцию осуждать и настаивать на ее изменении. Это значило играть в руки тем, кто уверял, что общественность все равно ничем успокоить нельзя. Каждый день существования нового строя его бы укреплял; «давность» – фактор не только частного права, но и государственной прочности. Тот жест, который делала Дума, указывая в адресе на необходимость немедленного изменения конституции, был не только не нужен, но еще нежелателен.

А главное, чтобы, делая его, иметь право рассчитывать на успех, было необходимо не отрицать вообще конституции. Только признав обязательность конституции, показав к ней лояльность, можно было добиваться ее изменения. Чем радикальнее должны были быть ее улучшения, тем более должна была быть очевидна лояльность Думы к самой основе ее. Если считать, что вся конституция незаконна, для общественности необязательна, то о каких конституционных путях для ее изменения могла быть речь? Вопрос переносился бы тогда в революционную плоскость, на столкновение «воли Государя» с «волей народа», на состязание материальных сил, которые нашлись бы в распоряжении той и другой стороны. Так ставить вопрос значило не только провоцировать власть на сопротивление, но не позволять ей уступить.

И если бы Дума задалась сознательной целью желательные ей конституционные реформы так мотивировать, чтобы Государь не мог на них согласиться, она не могла поступить бы иначе, чем поступила тогда.

Возьмем вопрос о второй палате.

Сам по себе этот вопрос не принципиальный, а чисто практический; теория единой палаты не устояла перед уроками опыта; пользу второй палаты признают и демократии. Но можно было пытаться обосновать желательность единой палаты практическими доводами. Например, тронная речь возвещала «обновление» русской земли; а Государственный совет был специально составлен из представителей «старого строя», в лице «назначенных» членов и представителей «привилегированных высших классов» по выборам. Выходило противоречие. Такой довод можно оспаривать, но он никого не оскорблял и не пугал.

Между исторической властью и Думой, как я указывал раньше, было идеологическое разногласие. Государь считал себя источником власти; он верил, что добровольно сам свою власть ограничил на пользу народа. Общественность же находила, что источник власти есть «воля народа», которая выражается в представительстве; Монарх поэтому должен ей подчиняться. Примирить это разномыслие было нельзя; но и касаться его было не нужно. Это спор академический; права обеих сторон были определены конституцией, независимо от теоретических построений. Сталкивать по этому поводу различные идеологии было вредно для дела.

А между тем адрес именно так мотивировал необходимость упразднения верхней палаты.

«Для плодотворной деятельности Государственной думы необходимо определенное проведение основного начала истинного народного представительства, состоящего в том, что только единение Монарха с народом является источником законодательной власти. Поэтому все средостения между верховной властью с народом должны быть устранены… Государственная дума считает долгом совести заявить Вашему Императорскому Величеству от имени народа, что весь народ только тогда с истинною силой и воодушевлением, с истинной верой в близкое преуспеяние родины будет выполнять творческое дело обновления жизни, когда между ним и престолом не будет стоять Государственный совет, составленный из назначенных сановников и выборных от высших классов населения»…