Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г. - [28]

Еще труднее понять, почему это явное смешение функций Милюков счел «полезным». Ведь Дума этим брала на себя не только неподходящую, но для нее и непосильную роль. Хотя de jure Дума в своей законодательной инициативе была не ограничена (кроме изменения Основных законов), но de facto она не могла с нею справиться. Писать законы по плечу только правительству с его аппаратом. Недаром во всех конституциях парламентская инициатива большой роли не играет; и в нашей Думе главною заботою ее должно было быть рассмотрение законопроектов правительства. Утверждение Милюкова, будто бы для дела было полезно, чтобы Дума заменяла собою правительство, есть только желание заявить, что Дума могла эту работу исполнить лучше правительства, а может быть, «явочным порядком» и захватить функции министерства. Только для этой двусмысленной цели это могло быть полезно.

Но, какие бы цели ни преследовал адрес, успеха он не достиг. Дума провалилась в этой задаче не только тогда, когда она впоследствии принялась возвещенные законы писать, но в самой программе, которую в адресе она изложила. А изложить, казалось, было нетрудно. Милюков правильно замечал, что «думская программа реформ совсем не нова. Все это уже несколько лет говорится и утверждается со всякой общественной трибуны». В 1904 году все это было уже официальной программой. Можно было изложить ее наиболее полно и ясно или связать ее части внутренней мыслью. Ничего этого сделано не было. Думская программа реформ – логически несвязанный перечень общих мест, перерываемый экскурсиями в другие вопросы. С чисто литературной стороны она невразумительна. Она проигрывает в сравнении с программой ноябрьского земского съезда 1904 года. Ее и невозможно «немедленно осуществить», как это думала «Речь». Что, например, в ней означают слова «Дума обратит внимание на целесообразное употребление государственных средств»? Или: «Дума озаботится укреплением в армии и флоте начал справедливости и права»? Что значит «коренное преобразование местного управления»? На каких началах оно предположено? В чем состоят «справедливые нужды народностей»? Адрес обо всем этом не говорит ничего конкретного. Как это ни парадоксально, министерская декларация, прочитанная позднее перед Думой 13 мая, оказалась много яснее, а главное – содержательнее, чем деловая часть думского адреса.

Возьмем самый характерный пример – крестьянский вопрос. Все программы последних годов выделяли его на особое место, как главный, цельный и самостоятельный. Все поняли, что на нем держится вся Россия и что разрешение его нельзя откладывать. Но что о нем Дума сказала? «Выяснение нужд сельского населения и принятие соответствующих законодательных мер составит ближайшую задачу Государственной думы». Это, и все. И это «практическая программа, которую можно немедленно осуществить»? Не есть ли это testimonium paupertatis Государственной думы в этой важнейшей области дела? И любопытное совпадение. Ведь эти слова как раз то, к чему Думу призывала «тронная речь»… В ней говорилось: «Вы отдадите все свои силы для выяснения нужд столь близкого моему сердцу крестьянства». Но тронная речь эти общие слова и не выдает за программу. А Дума, которая требует немедленного проведения определенных конституционных реформ, собирается только «выяснить нужды крестьянства». Уж лучше бы она об этом молчала: правительство в своей декларации оказалось много выше ее.

Почему же плод работы «общественной элиты», людей исключительных дарований и преданных делу, оказался таким плохим и неполным? Объяснение этому надо искать не только в понижающем влиянии коллективов. Для этого были еще две специальные причины.

Во-первых, давнишнее антиконституционное решение кадетов, что «органической работой» Дума не должна заниматься, пока она конституцию не изменит. Во всей полноте это решение, конечно, не исполнялось, но иногда о нем вспоминали. Винавер приводит характерную сцену[44]. В Комиссии по адресу депутат Бондарев предложил в адрес включить указание, что Государственная дума «позаботится и о народном просвещении». Что могло быть бесспорнее и несомненнее? Это было издавна излюбленной заботой либерализма, предметом гордости русского земства. Теперь эту программу можно было развернуть в государственном масштабе. Возражений ждать не приходилось. О просвещении дважды упомянула сама тронная речь. И однако кадеты стали возражать. «Мы, – рассказывает Винавер, – доказывали, что предложение Бондарева нарушает самым резким образом лозунг оппозиции, исповедуемый особенно ортодоксально людьми, левее нас стоящими. Мы указывали, что эта тема будет с восторгом принята правительством, которое подскажет еще много однородных политически безобидных тем для дружной работы с народным представительством». Это ценное признание. Кадеты боялись, что правительство окажется с ним согласно, и потому не хотели этого проекта (!). И это им не помешало впоследствии за отсутствие соглашения винить само же правительство. Интересно и то, что эта тактика кадетских лидеров не была ни понята, ни поддержана здравым смыслом «обывательской массы». Попытка Бондарева вопреки протесту кадетов была принята трудовиками и правыми. Политиканство кадетов поддержано не было.