Первач - [9]

И потому он покорно шел вместе с ними. Нагибался, пролезал, карабкался, если нужно было преодолевать завалы, образованные естественным разрушением не до конца уничтоженного войной города. Природные силы повредили былую ровность линий, источили бетон и разъели металл, грозя до конца уничтожить все, что создано было руками человека. На что не хватило сил в тротиловом эквиваленте, довершали вода, ветер, солнце и холод.

Отсутствие ярких красок не удивляло: пейзаж унылый, серый. Одни стены и дыры. Дыры и стены. Мутное небо вечно прячет солнце, и почти нет травы. Бурая полынь, да и та вся в пыли. Камни, обломки бетона — повсюду. В пустых глазницах разрушенных домов гудел ветер. Верхушки зданий осыпались, и невозможно определить, сколько этажей погребено под завалами. Стойкий своеобразный душок царил над местностью. Вероятно, из-за протухшей в бетонных коробах дождевой воды.

Он решил пока не снимать очки и четко видел выщербины в стенах, трещины в оголенных проемах домов, где когда-то стояли косяки, оконные, дверные переплеты, давно сгоревшие в пожарах. Где-то среди развалин, должно быть, лежат высохшие останки — как в том углу, где ему пришлось заночевать. Истинные хозяева домов и квартир навеки упокоились в руинах. Теперь здесь новые хозяева…

Тихон внимательно рассматривал незнакомцев, хотел понять, что же заставляет этих людей жить в столь негостеприимных местах, которые не могут поделить между собой БЭН и повстанцы. Разве эти люди не понимают, что тут не место для нормальной жизни? Впрочем, должно быть, спохватились, хотели уехать, да поздно.

У одного из тех, что шел по правую руку — желтушное лицо и до страшноты впалые щеки. Это он нашел очки. У спутника слева — гноящееся рожистое пятно во всю щеку и нервный тик на правом глазу, отчетливо заметный, когда он оборачивается, чтобы посмотреть на пленника. От него воняло как от козла. И едва ветер ослабевал, в ноздри бил густой запах, от которого Тихона передергивало.

Чуть позади Тихона шел косматый. Хоть и большой, крепкий на вид, но у него явно что-то с суставами. И каждый вынужденно широкий шаг, когда нужно переступать через валявшиеся повсюду огромные камни или плиты, отдается болью. Вероятно, космач так и не привык к ней и всякий раз морщится. У его жены, что ушла вперед, Тихон отметил печальное, изможденное страданиями лицо. Она пришла вместе с мужчинами и забрала у девчонки карапуза, так удачно спасенного. Вот только, принимая ребенка на руки, мать даже не взглянула на его личико, и в глазах ничего не засветилось. А девчонка, Амина, как будто с жалостью отдала ребенка женщине, и теперь тащится позади всех. И никому нет до нее дела.

«После того, что случилось, я бы на их месте ни за что не позволил, чтобы она шла одна и сзади. Опасно!

Да, впрочем, что мне до нее…»

Но он вспомнил руки Амины, ее худенькие плечики, тонкие, чуть ли не прозрачные пальцы. Как она умудряется таскать на себе чужого младенца? И не стоит ли остановиться и пойти с ней рядом? Всякое может произойти. Мало ли этих тварей шастает по развалинам?

— Эй! Ты куда?! — окликнул косматый, когда Тихон, обернувшись к Амине, замедлил шаг.

Злотников отмахнулся, и косматому пришлось, хотя и с явным недовольством, проглотить этот жест. Он дал знак остальным следовать дальше, а сам, демонстративно держа руки на корпусе автомата, занял стойку, готовый терпеливо ждать.

— Почему ты идешь одна? Разве не боишься? — спросил Тихон, когда девчонка приблизилась.

— Мне было страшно, пока Сармат был со мной. Сейчас я не боюсь, — ответила она и через плечо Тихона взглянула на косматого. Сказано это было так, словно она отчитывалась перед своим родственником. Дядя, или кто он там ей…

— Не думай, что это сойдет тебе с рук! — пригрозил косматый, а девчонка смотрела на него, как на вершителя ее судьбы.

— Не отставай, — мягко сказал Тихон.

— Хватит болтать. Надо идти, — поторопил косматый.

— Как тебя хоть зовут? — повернулся к нему Злотников, стараясь не замечать направленный на него автоматный ствол. — Меня Тихон.

— А я Амантур, — с достоинством произнес тот. Ну, точно — родственник девчонки. Кажется, именно это имя она называла.

— А что, Амантур, какова сегодня цена человеческой жизни в этом столь обласканном богом городе?

Косматый недобро сверкнул глазами:

— Не очень высока.

— А все-таки?

— Если хочешь, могу отправить тебя к Аллаху, у него и спросишь, — пробурчал Амантур и снова поторопил. — Идти надо.

— Слушай, отпустил бы ты меня, — сказал Злотников.

— Не думай, что я не благодарен тебе за спасение Сармата, — ответил косматый, — Если пожелаешь, могу отпустить. Но вряд ли тебе понравится здесь одному. А мой очаг — теперь и твой очаг. Ради твоего же блага прошу, пойдем, а?

«Что-то больно странное гостеприимство», — отметил Тихон.

— Ладно, веди к своему очагу. А то я и вправду замерз. — Он поежился.

Прошли еще с полкилометра и наконец, вышли к более-менее обжитому месту, которое представляло собой когда-то внутренний двор между небольшими домами. Бросилось в глаза трепавшееся на ветру застиранное белье, подвязанное к натянутым кое-как проводам. Из глазниц дома напротив тянулся дым — где-то в нем находился обещанный очаг, о котором упоминал Амантур. В предвкушении тепла по спине Тихона пробежали мурашки.