Перунъ - [6]

Въ 2687 г., послѣ страшной и опустошительной войны между Европейскими и Американскими Соединенными Штатами съ одной стороны и великими республиками Азіи, на сторону которыхъ сталъ почти весь черный континентъ, — съ другой, жизнь людей, оправившись послѣ страшныхъ потрясеній, забила съ особенною яркостью и силой. Ломались старыя, уже изжитыя формы общежитія и создавались новыя, въ искусствахъ и наукахъ расцвѣли такія достиженія, что головы людей восторженно кружились отъ радостнаго сознанія мощи человѣческаго интеллекта и отъ жажды новыхъ радостныхъ возможностей; людскія страсти били особенно горячими ключами и вся жизнь казалась людямъ волшебной и пестрой сказкой, торжественнымъ и веселымъ праздникомъ. И какъ разъ въ это время надвинулась на землю изъ безднъ вселенной гигантская комета. Одни астрономы говорили, что она спалитъ всю жизнь земли въ огневыхъ вихряхъ несказанной ярости, другіе утверждали, что комета сорветъ съ земли ея атмосферный покровъ и люди въ мукахъ погибнутъ отъ недостатка воздуха, третьи увѣряли, что никакой опасности комета для земли не представляетъ: это будетъ такъ что-то вродѣ свѣтовой ванны. Предсказанія астрономовъ пугали людей нѣсколько, но споры ихъ смѣшили своей противорѣчивостью и въ концѣ концовъ они не вѣрили ученымъ и жизнь текла, какъ широкая, полноводная рѣка, величавая и прекрасная…

А комета охватывала по ночамъ уже полнеба…

И жилъ въ это время на землѣ одинъ юноша, философъ и поэтъ, который, томясь людской суетой, ушелъ высоко въ горы и жилъ тамъ среди прекрасныхъ вершинъ, слагая звучныя строфы о жизни земли, которая лежала у его ногъ въ голубомъ туманѣ, далекая, манящая и прекрасная. И вдругъ въ одинъ яркій день отшельникъ-поэтъ замѣтилъ, что вся земля внизу одѣлась въ какую-то мутную пелену, тяжелую и зловѣщую. И странно: замолкли вдругъ всѣ колокола земли, которыя онъ такъ любилъ слушать со своихъ высотъ… И постепенно зловѣще-мутные газы разсѣялись, уползая вдаль тяжелыми гигантскими змѣями, и предъ юношей открылась ужасающая картина черной, совершенно соженной земли. Томимый тяжелыми предчувствіями, онъ спустился со своихъ горъ и увидѣлъ, что комета какимъ-то ядомъ отравила все живое на землѣ. Всюду, въ селеніяхъ и городахъ, по лѣсамъ и на моряхъ валялись и плавали тысячи, милліоны труповъ животныхъ и людей, захваченныхъ внезапной смертью за своими повседневными занятіями. Съ ужасомъ нашелъ онъ своего стараго отца, который, склонившись надъ древними текстами, казалось, былъ погруженъ въ глубокую думу, но на самомъ дѣлѣ былъ мертвъ; онъ видѣлъ тысячи прекрасныхъ дѣвушекъ, которыя валялись повсюду и съ невыразимой кротостью смотрѣли въ небо остеклянѣвшими глазами; онъ видѣлъ астрономовъ, умершихъ подъ своими могучими телескопами, видѣлъ тысячи милыхъ дѣтей, какъ цвѣты скошенныхъ хвостомъ страшной кометы. Юноша-поэтъ раньше и самъ въ тайныхъ грезахъ своихъ видѣлъ освобожденную отъ суетливыхъ людей землю, зеленую и солнечную, на которой онъ, поэтъ, живетъ одинъ, вольный и счастливый. Но теперь, когда все это дѣйствительно случилось, онъ прямо окаменѣлъ отъ ужаса и волосы на головѣ его становились дыбомъ. Эта опустошенная, тихая, какъ кладбище, земля съ почернѣвшими лугами и лѣсами была такъ ужасна, что его умъ мутился и душа его мучилась нестерпимо и не тѣмъ, что вотъ умерли милліоны живыхъ существъ, — смерть удѣлъ всего земного, — а тѣмъ, что вотъ онъ остался одинъ во вселенной…

Но человѣкъ ко всему привыкаетъ — въ этомъ спасеніе его и ужасъ его. Привыкъ и онъ понемногу къ своему тяжелому одиночеству и, грустный, день за днемъ жилъ на опустошенной землѣ, на которой праздничнымъ утромъ не звонили уже въ голубой вышинѣ колокола. Травы и деревья оживали понемногу, щебетали въ перелѣскахъ какимъ-то чудомъ уцѣлѣвшія и очень еще рѣдкія птички, и плясали въ золотыхъ лучахъ солнца тихими вечерами свою пляску веселыя мошки, и необыкновенно пышной красой сіяла пустынная земля въ то время, какъ горѣли и играли въ небѣ вечернія облака, на которыя теперь уже не было кому, кромѣ него, любоваться. И слагались въ душѣ его печальные гимны. Но странно: живой родникъ поэзіи, такъ горячо бившій нѣкогда въ его душѣ, сталъ точно слабѣть, священный огонекъ едва теплился, готовый вотъ-вотъ угаснуть. И онъ понялъ, почему: главный предметъ человѣческой поэзіи это человѣческая душа, зеркало міра, съ ея страстями и нѣжными переливами чувствъ, но человѣка на землѣ уже не было и не о комъ было слагать звучныя поэмы и не для кого…

И грустный, прощаясь со своими послѣдними воспоминаніями о человѣчествѣ, ходилъ онъ — и годъ, и два, и три… — изъ края въ край по безбрежной землѣ и нестерпимо тосковалъ о человѣкѣ, который нѣкогда такъ тѣснилъ его, такъ тяготилъ, и о встрѣчѣ съ которымъ онъ только и мечталъ теперь. И тѣмъ болѣе казалась ему такая встрѣча вѣроятной, что все чаще и чаще стали ему встрѣчаться въ его скитаніяхъ животныя — такія довѣрчивыя теперь и кроткія, — которыя быстро размножались отъ немногихъ уцѣлѣвшихъ, видимо, на большихъ высотахъ особей. И съ мукой тяжкой, съ палящей жаждой неустанно мечталъ онъ о женщинѣ, златокудрой, какъ солнце, и стройной, какъ молодая березка, съ милыми, нѣжными, зовущими глазами…