Перстень Люцифера - [31]

Ланге пожал плечами.

— Ежели вас радует, что в случае революции Германия выведет из Украины свои войска и оставит вас один на один с русским большевизмом, то...

Конечно, было бы значительно лучше, если бы Петров-Скорин не пытался отстаивать так странно им понимаемую справедливость в отношении революции. Но от таких, как он, можно ожидать всего. По крайней мере не оскорбил господина Ланге, не схватил его в пылу спора за грудки, не попытался ударить по голове бутылкой. И за то спасибо, подумал Дмитрий Иванович, когда обед наконец закончился.

— Вы не могли бы уделить мне десять или пятнадцать минут? — спросил Ланге.

Дмитрия Ивановича эта просьба несколько озадачила Но, может быть, Боде, зная о его приезде в Киев, хотел ему что-то передать через своего ученика? Ведь дирекция Эрмитажа всегда поддерживала добрые отношения не только с Лувром, но и с Кайзер-Фридрих Музеум. Искусствоведы в отличие от политиков и военных всегда находят общий язык.

Толстой пригласил Ланге в кабинет. Плотно прикрыл за собой дверь. Указал гостю из Берлина на кресло.

— Я к вашим услугам.

Ланге сел.

— Может быть, разговор наш покажется вам несколько странным, Дмитрий Иванович, но к нему меня вынуждают некоторые обстоятельства, а обстоятельства, как известно, сильнее нас. Должен вам признаться, что в Киев я приехал не из-за особняка Ханенко, а для встречи с вами, уважаемый Дмитрий Иванович,— неторопливо начал Ланге, поудобнее устраиваясь в кресле и закуривая сигару, хотя директор Эрмитажа и не предложил ему курить. И вообще тот Ланге, который находился сейчас в кабинете хозяина квартиры, мало чем напоминал обходительного берлинского гостя за обеденным столом. В его голосе чувствовались металлические нотки, а в лице появилось нечто жесткое, пугающее.— Я о вас много знаю, Дмитрий Иванович, может быть, даже несколько больше, чем вы знаете сами о себе. И меня радует, что мы не ошиблись в вас. («Кто это — мы?» — мелькнуло в голове Толстого.) Нас радует, что вы, повинуясь своему внутреннему долгу, оказали существенные услуги многим коллекционерам, вынужденным в условиях революции покинуть Петербург и уехать за границу. Благодаря вам надежно спрятаны и никогда не достанутся большевикам собрания графини Паниной, Голутвина, Барского...

— Я не совсем понимаю, по какому праву вы считаете возможным касаться этого вопроса! — вскинулся Толстой.— Вас просил об этом Боде?

— Нет,— качнул головой Ланге.

— Так какого черта!...— крикнул Дмитрий Иванович и... осекся. На безымянном пальце правой руки господина Ланге красовался странной формы перстень. Дмитрий Иванович готов был поклясться, что еще минуту назад этого перстня не было. Толстой, как завороженный, смотрел на покоящуюся на подлокотнике кресла руку странного гостя, не в силах оторвать глаз от надетого на палец перстня. Сон? Мираж? Иллюзия? Колдовство?

К голове графа горячей волной прилила кровь. Очертания перстня двоились, троились, расплывались.

Дрожащими пальцами он расстегнул ворот сорочки, вытер платком мокрое от пота лицо. Встал, подошел к окну, вернулся обратно.

Ланге, не шевелясь, снизу вверх смотрел немигающими глазами ему в лицо.

— Сядьте, Дмитрий Иванович,— ровным, тихим голосом приказал он.

Толстой послушно сел. Ланге молчал.

— Чего вы от меня хотите? — спросил Толстой.— Приказывайте.

Ланге пробыл в кабинете хозяина дома не пятнадцать минут, а почти час.

Когда горничная подавала ему пальто, шляпу и трость, он ущипнул ее за щечку. Подобная вольность, которую Ланге, он же Ковильян-Корзухин, позволял себе крайне редко, свидетельствовала о том, что гость из Берлина более чем доволен своим пребыванием в Киеве и только что состоявшейся беседой.

Когда он вышел из подъезда, то заметил поджидавшего его Петрова-Скорина. Судя по поднятому воротнику шинели, подполковник успел замерзнуть.

— Однако вы долгонько,— недовольно буркнул он.

— Ничего, вам полезно проветриться, тем более что пили вы чуть-чуть больше, чем следует.

— Не мудрено. Но хоть мерз-то не зря?

Ковильян усмехнулся.

— Вы слишком много вопросов задаете, подполковник. И знаете почему?

— Да?

— Потому, что вы по натуре большевик,— Петров-Скорин хохотнул.— Да, большевик,— подтвердил господин Ланге.— Вы все пытаетесь делить пополам... даже революцию. Весьма дурная привычка. Вам давно следует от нее избавиться.

— Постараюсь,— вздохнул Петров-Скорин.

— Уж сделайте такую милость.

Похоже было, что эти двое хорошо знают друг друга. И уж во всяком случае, познакомились они не на обеде у графа Толстого, а значительно раньше.

Глава X

Ланге отобрал у Петрова-Скорина только что налитую им себе рюмку коньяку. Повертел ее в пальцах, посмотрел на просвет. Коньяк был светлый, золотистый, не шустовский, а настоящий французский. Такой коньяк сейчас и в Париже редкость. И вот, пожалуйста, в столице опереточного гетмана на оккупированной немцами Украине. Коньяк в рюмке распространял вокруг тонкое благоухание, вызывая приятные ассоциации.

Ланге поставил рюмку на стол подальше от Петрова-Скорина, улыбнулся.

— Прежде всего дело, мой друг.

— Ну, рюмка коньяка не помеха...

— Не уверен,— сказал Ланге и спросил: — Простите за излишнее любопытство, но каковы в кадетском корпусе были у вас успехи по истории?