Перстень Григория Распутина - [15]

– Не знаю, – покачала головой Евдокия Андреевна. – Я о нем никому не рассказывала. Это слишком личное, слишком ценное для меня. И потом, за такие рассказы в наше время можно дорого заплатить. Хотя чего мне бояться? Вот вам сейчас наговорила всякого, а все равно не страшно. Отец Григорий говорит, вы человек хороший.

– Кто?

– Отец Григорий, – как ни в чем не бывало, пояснила Евдокия Андреевна. – Он мне часто подсказывает в трудные моменты.

– Это как? – с жалостью взглянул на вдову майор. Бедная женщина от горя, кажется, совсем помешалась.

– А так. Я словно его голос в голове слышу. Вот про вас он сказал: не бойся его, Дуня, хороший человек, честный, тоже родных потерял. Он тебя поймет.

– Что?

– Да вы не пугайтесь. Он просто бережет меня как ангел хранитель, что ли. Я и Родю из дома отослала, чтобы помолиться в тишине, с отцом Григорием поговорить. Родя бы этого не понял. Не верит он в Бога. Молодой еще, а тут пионерия, комсомол, субботники, ударный труд, пятилетка, индустриализация, совсем эта мишура людям суть жизни затмила. И Родя наш такой же. Ну, да подрастет, поумнеет, нельзя без этого. Никак нельзя.

Андриан Дементьевич растерянно сидел и молча смотрел на хозяйку квартиры. Говорила она вещи вредные, даже, может, дикие, и вела себя подозрительно в смысле, здравого рассудка, а все равно почему-то майору нравилась.

– А что отец Григорий про меня сказал? – ляпнул он уж совсем лишнее, с языка сорвалось, он и охнуть не успел.

– Сказал, что вы хороший человек, – со слабой улыбкой повторила Евдокия Андреевна. – Что тоже близких потеряли и поймете меня. У вас умер кто-то? – переспросила полным участия голосом.

– Жена и сын, – с тяжелым вздохом проговорил майор. Никогда и ни с кем он не говорил о них, с тех самых пор как похоронил. Берег их в сердце своем и ни с кем не делился.

– Давно?

– Шесть лет уж прошло. Егорка мой Родиону вашему был бы ровесник, – неизвестно зачем добавил Андриан Дементьевич.

– А как они погибли?

– Мужички их забили до смерти, хотели меня убить, а убили их. Колхозы я организовывал на Волге, вот там и погибли, – подпирая рукой голову, пояснил майор.

– Бедный вы, бедный. – Майор почувствовал, как его головы коснулась легкая нежная рука. – Тяжело вам одному с таким грузом жить. У меня хоть вера есть, Бог, он меня не оставит, а вам? – В голосе Евдокии Андреевны чувствовалась такая доброта, такая искренность, каких он давно уже не встречал, и не выдержал майор. Уткнулся ей в живот головой и зарыдал как ребенок.

Когда в себя пришел, чуть не сгорел со стыда.

– Да вы не стесняйтесь, нечего здесь стесняться, – словно читая его мысли, проговорила Евдокия Андреевна. – Это не слабость, это боль из вас уходила. Нельзя такое в себе хранить, губительно. Вот мужичков вы тех простили, доброе у вас сердце, большое, а себя не смогли. А вы и себя простите. Жена ваша и сын простили, а покой обрести не могут. Простите себя, и им легче станет. Нет здесь вашей вины. Нет. Вы посидите один, успокойтесь, а я пойду, чай поставлю. – Она еще раз погладила его по спине и, неслышно ступая, вышла из комнаты.

Вот ведь дурак. Это ж надо так разнюниться. Тоже мне, майор из угро называется. Барышня сопливая, ругал себя майор, но вот удивительно, было ему вовсе не стыдно, а наоборот, хорошо, спокойно. Словно и вправду всю боль, копившуюся годами, выплеснул.

А потом они пили чай с вишневым вареньем и вспоминали разные истории из жизни, и Андриан Дементьевич рассказывал Евдокии Андреевне о своем сыне, как он родился на полустанке, как они его растили, как он в пять лет лоб расшиб, как в четыре года «Интернационал» пел смешно. А она ему рассказывала, как они с мужем познакомились. Как революцию пережили, как летом после свадьбы в деревню первый раз поехали и Митю маленького с собой взяли, и как он коров испугался. И еще про всякое разное. До поздней ночи засиделись, да так хорошо и славно, что майору домой идти не хотелось, насилу заставил себя распрощаться.

– Ну что, товарищи, приступим, – дождавшись, пока все рассядутся по местам, проговорил майор. – Игнат Петрович, вы первый.

– Добре. Мы с Васей в больнице вчера были, с коллегами покойного беседовали. Хорошие люди, приличные, о покойном все хорошо отзываются. Даже больные.

– Почему даже? – ревниво спросил майор, который после вчерашнего чаепития как-то непрофессионально близко к сердцу стал принимать дело об убийстве доктора Платонова.

– Ну, больные народ капризный, поди, угоди. А тут все как один, хороший доктор, добрый, внимательный, кто же нас теперь полечит? В общем, любили.

– Ну, хорошо. Пациенты любили. А что же все-таки с коллегами?

– На отделении пять врачей, теперь уже четыре, и шесть медсестер, и еще четыре нянечки, – доставая из кармана маленькую записную книжечку, доложил Игнат Петрович. – Вот зам зав отделением Якубсон Абрам Исаакович. Очень пугливый субъект. Нас увидел, побелел, коленки задрожали, чуть не козлом заблеял. По отзывам коллег, отношения с Платоновым у него были ровные, хорошие, на должность завотделением никогда не метил, и даже сейчас после смерти Платонова Якубсона на эту должность не назначат.