Перстень для Гелены. Рассказы о любви - [21]

— Это не она, — со вздохом сказал Бранд. — Платье велико и совсем другой голос. Каллат ее не узнала.

— А как на это посмотрела вельможная госпожа?

Бранд облил ун Рабике ледяным взглядом:

— Сейчас там допрашивают слуг. Руахравван придется признаться.

— В чем? Что какая-то шлюха хотела поговорить с ее мужем? Она в своем праве. А кстати, мы-то куда собираемся?

Бранд извлек из пояса скользкий белый шарик и бросил в рот, второй протянул Яану. Яана обонял густую сладость, доставшую еще в Сонькиной норе — сефт, то, что в Саардаме зовут «сомнифера» — зелье, на несколько часов изостряющее чувства и притупляющее боль, его действие обычно завершалось жутким похмельем. Крысяка отрицательно помотал головой.

— Верхом умеешь?

— А то, — подхватив поводья, Яан оказался в седле. — Наставница Гелиди позаботилась.

— Кто?

— Расскажу… потом. Что ты еще успел сделать?

— Шаммурамаш пошла к верховной жрице.

— Мечтаешь прижать капитана?

Бранд недобро засмеялся на скаку.

— Не только. Мои люди ищут команду «Рована»…

— А-а… А я расставил своих по крышам — где просторно и есть выход к морю. С мушкетами и парой кулеврин. И пустил лодки патрулировать берег. Чуть что — подадут сигнал, — они скакали колено к колену по широкой пыльной дороге вдоль моря. Ун Рабике подумал, что в какой-то миг его ровный шум и даже резкие крики чаек перестаешь замечать. — А Меер продолжит расспросы. Есть в этих жертвах общее, черт возьми!

— Приехали! — Бранд неуловимым движением соскочил с коня и пошел, проваливаясь в песок, к легкой стрельчатой башенке из песчаника. — Может, это уже неважно. Вот часовня Всех, не вернувшихся в гавани.

Яан, ведя коней, пошагал за ним. Могилы утонувших моряков лежали в причудливом беспорядке, надгробья частью занесло песком. Их было гораздо меньше, чем Яану казалось — осмотр займет меньше пяти минут.

Бранд взглянул на длинную тень башенки, на мелкие росчерки теней полыни и тамариска, оглянулся на солнце:

— У нас час до заката.

Яан почесал переносицу, разглядывая массивную дужку ржавого замка на дверях часовни:

— Поставим лошадок внутри? Или утопленники будут против?

И принялся подвернувшимся камнем деловито сбивать замок. Бранд прошел по узким дорожкам между надгробиями, как одно, увенчанными чугунными и медными прорезными фонарями. Среди отверстий, нося колючий песок, свободно свистал ветер.

— Нет, обустроимся подальше, — проговорил храмовник задумчиво, — видишь, маяк?

— А смотритель нас не…

— Там нет смотрителя… — наклонившись, Бранд смахивал песок с плит, читая надписи, — …только трубы для земляного масла, фонарь и часовой механизм. Раз в неделю приезжают из города его завести. Нашел… — он повел пальцем, повторяя изгибы бороздок, из которых складывались буквы. Иди сюда.

Оставив коней привязанными к решетке окна часовни, Яан подошел.

— «Энлиль-капитан», — по слогам прочел он. — Если это тот — повезло, долго жить будет.

Надгробие Яану понравилось: простая плита с врезанной в мрамор позолотой. Видно было, что он ней заботились — стирали песок и полировали.

— Это черное колдовство — ставить плиту прежде смерти. Если камнерез подтвердит, что тамкар сам ее заказал…

Яан споткнулся взглядом о пучок растений, заткнутый за медную решетку фонарика — точь-в-точь такой, как тот, что держала в руках слепая, нарисованная Шаммурамаш.

— Дай! Черт с ним, с похмельем.

Бранд догадливо протянул ему вонючий шарик. Крысяка покатал сефт на языке, и мир сразу же сделался выпуклым и ярким, словно в детстве. Накатила бесшабашность. Но храмовник уже пристально вглядывался в землю. Надгробия защищали от ветра, и между ними отчетливо сохранились маленькие следы. Ун Рабике поставил рядом для сравнения свою ногу — следы явно принадлежали женщине или даже ребенку, но глубоко вдавились в песок — словно их хозяин нес на себе непомерный груз. Следы вели к плите Энлиля и от нее, путаясь и накладываясь друг на друга.

— За ней!

— Собственно! — вдруг удивился Яан. — А с чего мы решили, что слепая и тварь вместе?

— Зеркало не лжет, я говорил. А если это тебя не убеждает — вспомни, где Сонька собрала жемчужины. Такие же, как в моем видении.

На окраине кладбища след почти исчез, затертый ветром, но подаренная сефтом ясность зрения позволяла без труда находить его снова и снова — в неприметной впадине за щеткой ковыля и полыни, возле отбросившего тень большого камня… Неровная цепочка вмятин уводила в сторону маяка. Бранд то и дело с тревогой оглядывался на заходящее солнце.

Сперва сделался резче обычный у моря запах гниющих водорослей, ракушек и соли, и только затем стал виден возле уреза воды наклоненный корпус. Корабль давно лишился мачт и глубоко зарылся в песок, вздернутую корму его освещали косые розовые лучи. Даже издали были хорошо различимы буквы из позеленевшей меди. Их сохранилось всего три: «Р…ан». След вел к кораблю.

Вблизи стало явственно видно, как поработали над барком непогода, время и, возможно, чьи-то жадные руки: позеленевшая обшивка из медных листов, наклепанных на дерево, почти везде была содрана… из провалов нутра ребрами выпячивались шпангоуты… задрались кверху сломанные бимсы… Закинув голову, Яан обходил барк со стороны моря, по отдельным уцелевшим кусочкам представляя, как же он был хорош. А теперь — не годился даже на дрова.