Персонных дел мастер - [8]

Ярмарка захватила, закружила, и понесла р разные стороны наших драгун. Никита и не заметил, как толпа вынесла его к стенам костела. Еще по Новгороду он помнил, что у церкви в России обычно располагался божий ряд, где изографы выставляли новые или подновленные древние иконы. Здесь тоже сияли непривычные своей пестротой иконки для униатских церквей, составленные вперемежку с мраморными и гипсовыми фигурками девы Марии и распятого Христа для католических костелов и темных кладбищенских склепов, а рядом были выставлены необычные для московского взгляда картины из жизни совсем не божественной, а земной, плотской: кавалер ловко подсаживал в седло даму-амазонку, охотники с собаками азартно гнали лису, на бурном море погибал в штормовых волнах трехмачтовый парусник. Эти незатейливые картинки казались Никите настоящим чудом и откровением, ибо в них он увидел отблеск подлинной жизни. Вот что можно, оказывается, писать, думал Никита,— жизнь земную, а не небесную. И впервые за последнее время потянуло его не к ружью, а к кисти.

— Сержант!..— нараспев, по-кавалерийски, «пропел» под ухом Никиты такой зычный и сильный голос, что, еще не соображая, кто перед ним, Никита уже сдернул треуголку и стал навытяжку по всей форме: грудь вперед, голова вздернута кверху, взор орлиный, правая рука согнута в локте, дабы ловко и галантно держать треугольную шляпу.— Вот, полюбуйся, Сонцев, какие у меня орлы! — И перед Никитой во всей красе выросла могучая фигура полкового командира Луки Титыча Нелидова.

Если в майоре Ренцеле все было вымеренным и точным, как в швейцарском часовом механизме, то в полковнике Нелидове все было неожиданным. Драгуны наперед знали, что скажет старый Фриц Ренцель, но никогда не были уверены, как поступит их лихой полковой командир, которого солдаты, со страхом и. любовью попеременно, звали не иначе как «чертов полковник». Недаром и вороной жеребец, на котором полковник водил полк в атаку, получил крепко приставшую к нему кличку Черт, хотя сам Нелидов звал его ласково Дениской. Характер у Луки Титыча Нелидова был темен, как омут на Волге: неделями мог он не выходить из своего знаменитого шатра, хандрить и писать докладные о своих недугах по начальству. Но ежели была действительная надобность и потребность, способен был поднять полк среди ночи, отмахать добрую сотню верст и как снег на голову свалиться на отряд шведских фуражиров или очутиться перед замком знатного пана, переметнувшегося от короля Августа на сторону Станислава Лещинского.

Никита не сразу разглядел гостя полковника — ловкого сухощавого мужчину в дорогом французском кафтане с золочеными пуговицами. С усталым и разочарованным видом сей франт лорнировал выставленную негоциантом на самое видное место копию рубенсовского шедевра «Похищение Европы», казавшуюся Никите верхом искусства.

— Сей служитель Аполлона столь ярко намалевал лица этим мясистым красоткам, что, мнится, не деревенские ли бабы натирали их свеклой! — насмешливо заключил Сонцев и обернулся к Никите, не сводящему глаз с картины: — Ты что же, драгун, знаешь толк в живописном ремесле? — Незнакомец говорил тихо, но с той особой важной и усталой насмешкой, что невольно внушала уважение.

Никита сконфузился, точно его поймали на чем-то запретном. Но ответил внятно и разумно, что учен был писать иконы еще дедом своим, новгородским мастером Изотом Корневым.

— Знаю Изота!

Никита с недоверием посмотрел на незнакомца — лет тому от силы было тридцать.

— Иконы корневского письма ведаю,— пояснил незнакомец.— У дядюшки моего, князя Григория Долгорукого,— теперь незнакомец обращался к Нелидову,— знатное собрание древностей, а особливо он ценит иконы новгородского письма. Он и говаривал мне о Корневе как о последнем, после Федора Ушакова, знатном мастере.— Корнев ему как-то рублевские иконы подновлял — тонкая работа!

Здесь Никита и впрямь вспомнил, что, когда отец его еще был жив, приезжал дед в Москву к какому-то князю выполнять важный заказ. В тот приезд дедушка ему и Ромке еще новые сапожки привез.

— Так что нынешний посол при короле Августе, князь Григорий Долгорукий, выходит, старинный знакомец твоего деда, сержант?! — рассмеялся Нелидов так раскатисто, что голос его на миг как бы притушил все остальные голоса на ярмарке.— А ты сам, значит, род свой ведешь от богомазов! Вот те на! Лучший сержант в полку — и бывший богомаз!

— Подожди, Лука Титыч, не горячись! — резко оборвал полковника Сонцев, должно быть имевший на то полное право, потому как полковник смолк и только пожимал плечами, пока Никита обстоятельно отвечал на вопросы незнакомца: чему учен, где, когда, кем? — Так ты и немецкую грамоту разумеешь? Ай да дед, молодец, выучил внука!

— Да он и сержант отменный!»— подхватил вдруг полковник. — Даром что богомаз, а как лихо бился под Варшавой, под Пупицем! Когда под Тюлендорфом саксонцы нас бросили и полк шел на прорыв, этот тихоня взорвал в тылу у шведов пороховой ящик! За этот подвиг и заработал сержантский чин. А что языки знает, невелика хитрость! Еще год в Польше прослужим, так не то что сержанты, а и простые солдаты по-польски и саксонски болтать научатся.