Персонажи питерской коммуналки - [2]

— Теть Люда, вы там киску купаете?

— Что? — вздрагивала она, а потом, рассмеявшись, подтверждала: — Киску, киску, именно ее и купаю.

— А мне можно вам помочь? Или хотя бы посмотреть? — с надеждой спрашивал я.

— Маленький еще! Вот вырастешь и насмотришься еще этих самых кисок.

В то время многие жены не работали, а называли их по профессии мужа: докторша, инженерша. А вот Людка по этому правилу была музыкантшей. Уже с утра от нее сногсшибательно пахло духами. “Из ТЭЖЭ не вылезает”,— говорили про нее соседки. И все же все к ней относились снисходительно: вечно у нее на кухне что-то пригорало. Или чайник нередко забывала выключить, и он пускал пар на всю кухню. Тогда кто-нибудь из соседей вежливо стучал к ней в дверь и говорил вкрадчивым голосом: “Людочка, у вас там чайник!” А наш квартуполномоченный Иван Григорьевич, который работал неизвестно где и часто торчал днем дома, норовил еще при этом и в комнату к ней заглянуть. И нередко, бывало, выходил оттуда распаренный не хуже чайника, победительно расправляя пышные усы. А “музыкантша” вскоре после этого томно шествовала к кухонному рукомойнику в длинном, до пят, халате.

Кстати, в квартиру Иван Григорьевич входил всегда громогласно, от стука входной двери при этом у нас чашки подскакивали в буфете. Вся квартира сразу притихала. После этого нередко бывали квартирные собрания, на которых он после очередного инструктажа в ЖАКТе сообщал что-нибудь очень важное: об ужесточении правил прописки или о поддержании в порядке комнатных громкоговорителей. В его же обязанности входил и контроль за кусочками газет, лежащими в специальном ящичке в туалете. Неровен час, кто-нибудь по неосмотрительности положит туда клочок газеты с важным портретом. Тут же Иван Григорьевич пытался выяснить, чье это художество. И нередко обращался и ко мне:

— Вовочка, — ласково спрашивал он, — а ты случайно не видел, кто последний в уборную заходил, и не заметил, была у него в руках газета?

Еще в его обязанности входило вывешивание списка очередности дежурств по уборке. Обычно дежурство принимала следующая по списку семья. И если что-то с уборкой было не так, они шли к квартуполномоченному разбираться, кто прав, а кто не прав. И управдом, и участковый первым делом, входя в квартиру, направлялись к нему и о чем-то там долго шептались.

И вот как-то по квартире рано утром уверенно протопали сапоги. Потом раздался женский вой. Соседи притаились. Чуть позже на кухню выползла зареванная Людка. Ее Левку-музыканта взяли. Почти сразу же пошли разговоры, что и ее скоро должны будут выселить. Иван Григорьевич солидно рассуждал, что к ним с женой сын может вскоре переехать. Вот он как раз Людкину комнату и займет. Но шли недели, и никого пока не выселяли. Музыкантша осунулась, у нее появилась седина. Вместо кокетливых шляпок стала носить платки. Куда-то все ходила с корзинкой. Говорили, что она теперь на барахолке торгует — мужнины вещи продает.

Но неожиданно через пару недель Людка вдруг снова ожила, опять стала модно одеваться. Часто стала в квартиру являться поздно и подшофе, нередко при этом напевала, проходя по коридору:

 

В парке Чаир распускаются розы, В парке Чаир расцветает миндаль...

 

А через два месяца Левку неожиданно освободили. Он пришел с обритой башкой, жилистый, с пустым взглядом. Сразу же по его появлении из их комнаты долго слышались крики, мат, удары, что-то падало на пол.

Но потом опять, как и прежде, Людка стала бегать после его приходов к рукомойнику. А из их комнаты радостно доносился трубный марш из оперы “Аида”. Левка скоро нашел себе новую работу: стал играть в оркестре в кинотеатре “Спартак” перед началом сеансов. “Спартак” находился в двух шагах от нас, на улице Салтыкова-Щедрина, которую мои родители всегда по привычке называли Кирочной. А название улицы как раз и произошло от расположенной на ней лютеранской церкви — кирхи.

Кока Нюра

Она давно уже на том свете, но с годами я вспоминаю ее все чаще. Звали ее Анна Степановна. Но не называть же крестную по имени-отчеству. Это пусть всякие отделы кадров делают да дознаватели-узнаватели разные. А обращаться к ней “тетя Нюра” было бы тоже неправильно. Во-первых, она не моя тетя. А вообще-то, “тетями” с добавлением имени дети обычно зовут соседок по коммуналке, а женщин в очереди или на улице называют просто “тетя”.

Поэтому я всегда спрашивал мать:

— А когда кока Нюра снова приедет?

Была-то она у нас в гостях всего один раз, мне тогда восемь лет было. Во время войны мужа ее забрали на фронт, а нас всех эвакуировали в Сибирь, в городок Юргу Кемеровской области. Муж Нюры пропал без вести, и после войны она там и осталась, в Сибири. Дом ее на Подгорной улице, рядом с Таврическим садом, в войну разбомбили, и возвращаться в Ленинград ей было не к кому.

Мать на Новый год, на ее день рождения и на Пасху всегда посылала ей открытки, а та слала нам сюда длинные подробные письма. Над некоторыми письмами мать плакала и после этого собирала в фанерный ящичек продукты и вещи, и мы шли на почту отправлять посылку.

И вот как-то, когда матери дома не было, я взял одно из последних писем и попытался его прочесть. Печатный шрифт я уже давно умел читать, а вот письменный разбирал с трудом. Только одно слово сразу меня там удивило, длинное такое: “эти суки-дознаватели”.