Персиковый мед Матильды - [10]

Михаэль дрожащими руками вытаскивал из всех карманов купюры. Сунул их Татьяне в вырез кофты, после чего принялся целовать ей шею, щеки…

Катя прибежала в башню сама не своя. Словно это ее сейчас тискал Михаэль. Так вот каким образом, оказывается, зарабатывает денежки русская служанка!

Надо было спуститься вниз, к Саше, но она почему-то не могла. Села, прижав к груди свитер, в кресло, не в силах пошевелиться. С закрытыми глазами вспоминала каждую деталь того, что увидела в комнате Тани. Почему? Зачем? Почему именно она? Немолодая, потасканная женщина. Что он в ней нашел? Он весь дрожал, он так ее хотел…

Катя умылась холодной водой. Надела свитер и спустилась в бар. Саша сидел за столиком и листал журнал.

– Пришла? – Он улыбнулся, встал и усадил ее рядом с собой на бархатный диванчик. – А я уже успел соскучиться. У тебя все в порядке?

– Да. Только… Хотя… нет, ничего. Все хорошо.

– И все же?

– Да так. Встретила Лору Бор. Все думаю: богатая женщина, а так скромно одевается.

4. Раушенбург

День был солнечным и теплым, воздух казался наполненным янтарной пылью, а лес, такой прежде мирный, тихий и всегда готовый поделиться своей прохладой, в ту минуту, когда Кристина Эш выходила из машины с Йоханом, показался ей мрачным, полным тайных захоронений, а сухие и блестящие хвойные иголки под ее ногами – оранжевыми от подсохшей крови.

– Я многое бы отдал, окажись все простым кошмаром, а платье Матильды мне приснилось, – прошептал Йохан, беря мать под руку и подводя ее к тропинке, ведущей в лес. – Ну что, идем?

Кристина оперлась на руку сына и двинулась вперед, с трудом передвигая непослушными ногами. Они все шли, шли, и хотя она умом понимала, что путь короткий, но почему-то он давался ей с великим трудом. Ей показалось, что они прошли уже через весь лес – настолько она утомилась, впору было сесть на землю, отдохнуть. Солнце заигрывало с ними, дробясь на яркие лучи среди розоватых стволов елей, ослепляя, исчезая и появляясь вновь, чтобы позолотить пышные зеленые ветви, согреть вошедших в лес людей своим теплом, может быть, успокоить их.

– Мама, это здесь, – вдруг напряженным, высоким, каким-то не своим голосом произнес Йохан. – Постарайся взять себя в руки.

Кристина подошла к сыну сзади, крепко схватив его за руку, встала слева от него и увидела ель, на ветвях которой висело полуистлевшее платье Матильды. Да, это точно было ее платье. Белое в розочках.

– Осенью шли дожди, потом была зима. Бедное платье! Бедная Мати! – прошептала Кристина, глотая слезы. – Что будем делать, Йохан?

– Не знаю. Я только одного никак не пойму: как могло случиться, что это платье никто прежде не заметил? Ведь Мати знали все в Раушенбурге, ее наряды примелькались… Во всяком случае, молодые девушки, знакомые Матильды, знали это платье, они не раз бывали здесь на машинах со своими дружками. Да в лесу столько пикников устраивалось! Почему никто не заметил? Тем более все отлично знают, что Мати пропала.

– Не знаю. Может, место такое глухое. Никто тут не был, да и на машине в чащу не проберешься.

– Неподалеку отсюда еще одна дорога проходит, совсем рядом, если ехать со стороны замка. Так что удивительно…

– Йохан, какая разница, видел кто-то платье или нет, главное – мы увидели. Я понимаю: с Мати стряслась беда, и все это произошло здесь. И моей дочери, – лицо Кристины застыло, по щекам покатились крупные слезы, – уже, наверное, нет в живых. Мы не можем вернуть ее к жизни. Но раз она погибла здесь, раз ее здесь… убили… В память о нашей Мати мы должны найти тело и похоронить ее как положено. А того, кто надругался над ней и убил, надо наказать.

– Значит, мы все-таки обратимся в полицию?

– Сами мы ничего не сможем.

Кристина присела и провела ладонью по прохладным, потемневшим в тени, густо рассыпанным хвойным иголкам, словно ее материнская ладонь могла почувствовать, где именно зарыто тело дочери. Но внезапно пальцы ее нащупали что-то упругое и нежное. Она разрыла верхний слой хвои и влажной земли и увидела оранжевый свежий рыжик.

– Господи, Йохан! Смотри – грибы.

Она подняла голову и увидела сына, прислонившегося к стволу ели. Лицо его было белым.

– Что с тобой, Йохан? Тебе плохо?

И тут она заметила в его руках что-то светлое.

Это была туфля Матильды. Бело-розовая, перепачканная землей. Сильно подпорченная влагой, покрытая плесенью.

– Мама! Я звоню в полицию!

– Подожди. Я думаю… – Кристина судорожно размяла пахучий рыжик и швырнула грибные комки на землю. – Главное – ничего не трогать. Вернемся домой и все обсудим. Решим, как действовать дальше.

Говоря это, она вдруг поняла, что испытывает странное чувство облегчения от того, что теперь точно знает: ее дочь где-то здесь, пусть и мертвая. Теперь не придется по ночам вздрагивать от каждого звонка или стука в дверь в ожидании, что приедут и скажут: тело вашей дочери найдено. Она сама – так уж сложилось – нашла его. И хотя бы одну эту ночь она будет спать спокойно. Кристина понимала, что это спокойствие – просто передышка, а потом начнется настоящий кошмар. И это чувство, словно где-то внутри отпустило нечто, что прежде тянуло, ныло, причиняло ей чуть ли не физическую боль, тоже несет в себе печать душевной болезни. Она ведь должна сейчас плакать и рыдать, рвать на себе волосы, зная, что стоит на земле, пропитанной кровью ее дочери. Но, с другой стороны, кто знает, как именно, точнее сказать, насколько естественно повела бы себя любая другая мать, окажись она на ее месте? Где прописаны правила для подобной ситуации? Каждый ведет себя так, как чувствует. А она ощущает одно – желание вернуться домой и хорошенько выспаться. Главное, чтобы об этом не узнал Йохан. Он не поймет ее.