Персеваль, или повесть о Граале - [16]

Здоров ли ты душой и телом?

– Сеньор, всё докажу вам делом, –

На это молвил Кламаде, –

Я не встречал ещё нигде

Достойней рыцаря, чем он.

Поговорить я принуждён

С девицей, что он рассмешил,

А Кей с ней дурно поступил,

Дав ей пощёчину жестоко.

И будь на это воля рока,

Он отомстит, как мне сказал».

При этом шут возликовал,

Воскликнув радостно: «О сир,

Пусть мне Господь дарует мир:

Быть за пощёчину расплате.

И вовсе не шучу я, кстати,

Поскольку Кею – так случится! –

Рукой и сдвинутой ключицей

Придётся искупать обиду».

Сказал, а Кей не подал виду,

Что этим как-то он задет.

И не из трусости, о нет,

Не снёс главу он балагуру –

Боялся досадить Артуру.

Король тут обратился к Кею:

«Я, Кей, о том лишь сожалею,

Что он не с нами в этот миг.

Всему виной твой злой язык,

И потому-то зол весь день я».

Король отдал распоряженье,

Встаёт Жирфле[57], а с ним Ивэйн,

Что был влиятелен, почтен

И при дворе всегда в чести.

Король велел им отвести

В покои рыцаря, где девы

Из окруженья королевы

Досугом время проводили.

И гостю оба услужили,

Сопроводив его; в том зале

Ему девицу указали,

И рыцарь поспешил донесть

Желанную девице весть,

Которую ждала она.

Та до сих пор была грустна,

Всем на пощёчину пеняя.

Уже оправилась младая

От боли, прежде пережитой,

Но ею не было забыто

То оскорбленье до сих пор[58].

Ведь кто не помнит свой позор,

Едва ль достоин уваженья.

Проходит боль, но оскорбленье

Сердца достойных тяготит,

Лишь подлецам неведом стыд.

Так Кламаде свой долг исправил

И при себе затем оставил

Король пожизненно его.

А защищавший от него

Владенья юной госпожи

С ней веселился от души

И праздновал с подругой. Кабы

Он захотел лишь, отдала бы

Ему и земли и себя,

Красавица, его любя.

Но в сердце горестном опять

Он вспоминал родную мать,

Как та пред ним без чувств упала,

И он во что бы то ни стало

Поехать к ней намеревался.

Просить подругу не решался,

Ведь запрещала та отъезд,

Веля всем подданным окрест

Молить его, дабы не ехал.

Но их мольбы ему помеха ль!

Всем обещанье он даёт,

Что если мать свою найдёт,

Он заберёт её с собой.

Мол, пусть уверится любой,

Что он вернётся в земли эти

И коль уж нет её на свете.

На этом он пустился в путь,

Пообещав когда-нибудь

Вернуться к дорогой подруге,

А та печалилась о друге

И с ней печалился весь град.

Когда он выезжал из врат,

Увидел шествие такое,

Как в Вознесение святое.

Монахи шествовали там,

Как в праздник по воскресным дням

В шелковых мантиях драгих,

Монахини в плащах своих.

И речь держал к герою клир:

«Ты нас освободил, мессир,

Дав из изгнанья возвратиться,

И горю нечего дивиться –

Оплакиваем твой отъезд.

Такая скорбь нам тяжкий крест,

Так не страдали никогда мы».

И он им: «Братия и дамы,

Вам больше нет причин для страха.

Иль не сочтёте вы за благо,

Чтоб навестил я мать свою,

Что днесь одна в лесном краю?

Зовётся он Пустынный Лес.

И я вернусь к вам с ней иль без,

Поскольку слову верен я.

И если мать жива моя,

Монахиней пребудет с вами,

А нет – служите мессы в храме

За упокой души безгрешной,

И примет Бог её, конечно,

В святое лоно Авраама.

Вам, братья, вам, честные дамы,

Кручину надо побороть:

Коль даст вернуться мне Господь,

Всех одарю вас как пристало

И поднесу даров немало».

Тогда расстались люди с ним.

Ушёл он с дротиком одним,

Как в день прибытья своего.

Весь день скакал, но никого

Не встретил он: ни сарацина,

Ни доброго христианина,

Кто мог бы указать дорогу.

Взывал он непрестанно к Богу,

Моля Всевышнего о том,

Чтоб вновь узреть в дому родном

Во здравьи матушку свою.

Твердил молитву он сию

И въехал на берег потока

У некой башни невысокой.

Стал созерцать он быстрину,

Но не дерзал вступить в волну

И молвил: «Боже Всемогущий,

О, если б мог поток бегущий

Я пересечь и мать найти,

Живой, здоровой обрести!»

Он ехал вдоль реки и скоро

Приблизился к скале, которой

Пересекался берег так,

Что дальше не пройти никак.

Тогда увидел рыцарь лодку,

Что шла вниз по теченью ходко.

Сидело двое в том челне.

3000 Он ждал, уверенный вполне,

Что близ него они причалят,

Но те на середину правят

И остаются, утвердясь

На крепком якоре тотчас.

Сидевший спереди в челне

Закинул удочку, на ней

Имея в качестве примана

Рыбёшку не крупней гольяна[59].

И так как рыцарь знал едва ли,

Как можно продвигаться дале,

Он их приветствовал тогда,

Спросив: «Скажите, господа,

А есть ли брод или мосток,

Чтоб перебраться чрез поток?»

«Мой брат, – ответил рыболов, –

Поклясться честью я готов,

Нет ничего и лодки нету

Вместительной и больше этой,

В которой мы сейчас сидим,

В неё ж не сесть и пятерым.

А вверх и вниз на двадцать лье

Не перебраться вам в седле –

Ни брода нет, ни переправы.

– Тогда скажите, Боже правый,

Где б смог я переночевать?

– Сего вам будет не хватать,

Как и другого, признаю,

Я на ночь вам приют даю.

В скале расщелину найдёте,

По ней на этот холм взойдёте,

А как осилите подъём,

Увидите в долине дом,

В котором проживаю я

Вблизи дубравы и ручья».

И рыцарь наш без промедленья

К вершине начал восхожденье.

Когда же склон преодолел,

Так ничего и не узрел,

Опричь долины и небес.

Подумал он: «Зачем я лез?

Потратил только время даром.

Да обречёт Всевышний карам

Того, чьему я внял совету.

Послав меня на кручу эту,

Он говорил, что дом найду,

Как только на неё взойду.

Но далеко зашёл рыбак

В своём предательстве, раз так

Мне навредить хотел бесстыдно».