Пером и шпагой. Битва железных канцлеров - [263]

– Для этой цели, – сказал он, – вы получите в свое распоряжение всю силу Англии, включая и флот королевы.

Горчаков был воробей стреляный, и на мякине его не проведешь. Он сразу догадался: Англия желает усилить конфликт между Россией и Германией, но канцлер слишком хорошо знал, где в политике следует остановиться.

– Благодарю, – ответил Горчаков с ядом, – вы, кажется, приложили руку к тому месту, где находится эфес шпаги. Но вы забыли посмотреть – вложена ли она в ваши ножны…

Дипломатическая интервенция в Берлине закончилась. Можно ехать в Эмс и спокойно пить дурацкий шпрудель. Горчакову осталось только оформить свою победу. 13 мая русский канцлер оповестил Европу телеграммой по-французски: «Сохранение мира обеспечено». Но слово maintien (сохранение) телеграфист переделал на созвучное maintenant (теперь).

Александр II тоже послал телеграмму: «Я увожу из Берлина все желаемые гарантии». В первом слове J’emporte телеграфист изменил две буквы, и вместо «я увожу» у него получилось l’emporte’ (забияка). Таким образом, когда царь с Горчаковым покидали Берлин, в газетах мира появились две телеграммы странного содержания:

1. ТЕПЕРЬ мир обеспечен, и

2. ЗАБИЯКА в Берлине дал мне желаемые гарантии.

По воле чужой рассеянности вышло так, что русские визитеры закатили на прощание по звонкой оплеухе – и кайзеру и Бисмарку! Кайзер индифферентно смолчал, а Бисмарк стал бушевать, говоря, что подобного скандала он никогда не забудет. С этого момента для Бисмарка начался кошмар – тот самый, который он назвал «кошмаром коалиций»!

* * *

Я пишу эти строки в 1975 году, когда исполняется столетний юбилей со дня «битвы железных канцлеров». Политические кризисы – не редкость в нашем мире. Но кризис 1875 года вошел в историю человечества как небывалый. О нем написаны целые библиотеки. К изучению его обстоятельств историки возвращались множество раз, ибо в финале кризиса хорошо просматривалось будущее всей Европы.

Чего же достиг Горчаков за эти два дня в Берлине?

По сути дела, он избавил Европу от страшной бойни, тем более что Россия к широкой войне на континенте еще не была подготовлена основательно. В этом его великая заслуга не только перед своим народом, но и перед всем человечеством…

Неофашисты на Западе ныне проводят мысль, что в 1875 году Бисмарк совершил непростительную для него ошибку: Германия, по их мнению, не должна была уступать русской дипломатии. Если бы Бисмарку удалось переломить волю Горчакова и если бы Германия завершила тогда полный разгром Франции, то немцев бы миновали поражения 1918 и 1945 годов, а «цели, которые ставил перед собой Гитлер, были бы достигнуты давно… Немцы, – сетуют фашистские историки, – были слишком мирными, слишком простодушными, слишком порядочными. Еще и сегодня они несут наказание за эту вину».

Но в том-то и дело, что процесс истории необратим; Горчаков выиграл схватку с германским милитаризмом, и последствия его внушительной победы сказались в будущем мира.

Заключение третьей части

Когда Горчаков жил в Ницце, терпеливо ожидая смерти, один заезжий русский записал его рассказ: «Однажды утром я получаю три депеши от консула в Белграде, он извещал меня, что турки идут на Сербию кровавым следом, все выжигают, все уничтожают… Я встал и с полной решимостью заявил: „Ваше величество, теперь не время слов – наступил час дела… посол наш в 24 часа должен оставить Константинополь“».

Итак, решение о войне было принято!

…Горчаков по-стариковски зябнул. Он сидел, отгородясь от сквозняков тонкими бумажными ширмами, перед ним висели раскаленные проволочные спирали старомодных курильниц, источавшие нежный аромат лаванды. Задремывая, канцлер вдруг увидел себя маленьким на руках своей бабушки Анны Ивановны, урожденной дворянки Пещуровой; они едут на бричке средь заливных лугов родимой Псковщины (кажется, в захудалое Лямоново, что лежит по соседству с пушкинским Михайловским), и ему, мальчику, так приятно доброе тепло, исходящее от большого и рыхлого тела бабушки, так забавно видеть машущие хвосты лошадей и порхание бабочек над ромашковыми полянами…

Молодой секретарь Бобриков прервал чтение:

– Не утомил ли я вашу светлость своим докладом?

– Да нет, вы не утомили меня. Это я утомил Европу своим долголетием, – сказал Горчаков, словно оправдываясь. – Мне ведь уже восемьдесят… пора и под траву! Предчую, – заговорил он далее, – что уйду из политики, провожаемый бранью недругов и завистников. Но патриоты отечества не могут отнестись ко мне дурно. Историкам будущего предстоит кропотливая работа, дабы разобраться в сложности мотивов моей политики. Но я верю, что в потомстве установится на меня взгляд уважительный. Я ведь все делал исключительно во благо России и своего народа… Слабости? Ну, – горько засмеялся Горчаков, – у кого же их не было? Ошибки-то? Согласен, ошибок я сделал немало. Господи, да кто же безгрешен? Только одни трутни, ничего не делающие, всегда остаются правы…

Пришло время отвесить Горчакову последний земной поклон. Мы, читатель, расстаемся с ним в поезде, который на полных парах спешит в румынский Бухарест.

Поглядывая в окно, где так часто менялись картины пейзажей, канцлер сказал: